Встала и начала собирать и расставлять разбросанные вещи, насилу привела в порядок комнату. Наутро собрались у меня соседи. Узнав, что приходили милиционеры, приставали с расспросами, что-де говорили они, о чем спрашивали. Вместе со всеми пришла и одна знакомая женщина, которая жила в соседнем доме. Звали ее Юхабер. Целыми днями сидела она у ворот своего дома и вязала чулки или грызла семечки. Чуть что в городе случится — она уже все знает. Изредка Юхабер приходила ко мне поболтать о том, о сем. Когда она узнала, что ночью приходили за Викторией, крикнула: «Ослепнуть бы мне!», а потом рассказала, что в городе арестовали много большевиков.
— Пусть твоя Виктория скрывается несколько дней в безопасном месте, она ведь девушка — арестуют, посадят в тюрьму, позора не оберешься. Если место у нее ненадежное, пускай придет ко мне, я ее спрячу.
И так ласково говорит и так чувствительно, что я подумала: «Вот сердечная женщина!»
— Нет,— поблагодарила я,— спасибо, Виктория у меня в надежном месте.
— А где она? — спросила Юхабер.
А я, глупая, возьми да и скажи:
— У тети. Место надежное, в районе вокзала.
— Вот ка-ак,— протянула она и как-то особенно поджала губы.
Я сейчас же пожалела, что сказала ей.
Расскажет она другим, и пойдет этот слух гулять по городу. Сказанное слово и новорожденный ребенок одинаково крикливы.
Так оно и вышло.
Через два дня на квартире у тетки арестовали Викторию. «Горе мне, горе,— убивалась я.—Как они узнали? Как нашли?»
Я тут же побежала к Юхабер.
— Дочку мою арестовали на той квартире, где она скрывалась. Никто, кроме тебя, не знал об этом. Может, это ты проговорилась?
— Нет, я никому не говорила,— ответила она, но покраснела и отвела глаза.
Только потом я узнала, что она была подослана ко мне. Брат у нее служил тайным шпионом в милиции.
Уж и проклинала я себя за то, что сама своими руками дала арестовать дочь. Но было уже поздно. Оставалось одно: постараться вызволить ее.
На другой день с утра пошла я в тюрьму проведать дочку, узнать, как она себя чувствует. Там мне сообщили, что Виктории Данельян нет, но что, может быть, она вместе с другими арестованными находится в старой школе. Тюрьма тогда была так переполнена, что новых арестованных сажали в школу. Пошла я в школу.
— Здесь,— спрашиваю,— Виктория Данельян?
— Здесь.
— А можно будет ее повидать?
— Нет, нельзя.
— Я ее мать.
— Все равно. Будь ты хоть сам бог. Нужно разрешение. Пойди возьми бумажку, тогда пустим.
Пошла я к начальнику, получила разрешение на свидание с дочерью. Впустили меня в коридор, а потом вызвали туда же Викторию. Она вышла в пальто, накинутом на плечи, и стала передо мной, потряхивая стриженными волосами. С нею был конвойный солдат. Еще издали, завидев меня, она говорит:
— Мама, это ты? Что ты хочешь?
И так спокойно говорит, точно ничего не случилось.
— Как тебя освободить, дочка? Кого просить? К кому пойти?
— Ни к кому не ходи.
«Ну,— думаю,— с ума, что ли, она сошли?»
— Пойду,— говорю я,— к Михаку. Попрошу его, не поможет ли.
— Нет, не надо мне никакого Михака. Лучше десять лет здесь отсидеть, чем с его помощью выйти на свободу.
— Почему, дочка? — спрашиваю.— Что тебе сделал Михак?
— Михак — наш враг.
И начала... А солдат слушает. Я моргаю, даю понять, что мы не одни, чтоб замолчала она. Но Виктория — никакого внимания. Что ей говоришь, что вот этой стенке.
— Все равно я тебя здесь не оставлю,— сказала я ей.— А кроме Михака, другого человека у меня нет. Пойду и попрошу помощи у него.
— Нет! Если только узнаю, что меня освободили по его поручительству, сейчас же вернусь сюда!
Мало ли еще какие глупости она болтала. Я все-таки пошла к Михаку.
— Так и так,— говорю,— только ты один можешь помочь мне. Сделай что-нибудь, освободи мою дочь.
А он в ответ:
— Это не мое дело. Иди к начальнику.
И выпроводил меня. К начальнику я не посмела обратиться. Решила сначала просить тех, кто работал в комитетах, разбирался в таких делах и знал мою дочь. Пошла к учителю Виктории, тому самому, который тогда в библиотеке спорил с нею. Он тоже сказал:
— Не могу, это не мое дело.— Да еще добавил: — Твоя дочь такую заварила кашу, что я не могу вмешиваться.
— Но что же делать! Молодость! Она ведь не понимала, что творила!
— Ну нет. Очень даже хорошо понимала. Твоя дочь — предательница нации. Она хочет, чтобы позвали русских большевиков и разрушили нашу страну.
Я поняла, что от него не будет никакой пользы, и решила пойти к нашему приходскому священнику. Может, думаю, он поможет. Он знаком с этими людьми. Но и он сказал то же, что учитель:
— Дочь твоя — предательница нации. Ничего не могу для нее сделать.
— Батюшка! Ради всего святого, помоги мне! — умоляла я его.
Засунув руки в карманы подрясника, расхаживал он взад и вперед по балкону, не обращая на меня внимания. Не помогли мои просьбы, отказался отец Барсег мне помочь.
«Вот тебе и священник,— подумала я.—Всегда говорил, что нужно помогать бедным, а когда мне пришлось плохо, повернулся ко мне спиной. Вот вам и божие люди».
Убитая горем, я пошла к их начальнику. Мне пришлось долго ждать, пока он принимал людей. Я села и стала прислушиваться к разговорам. У кого арестовали сына или дочь, у кого мужа. Рассказывали, что в городе забрали восемьдесят большевиков. А если кого из них не застали дома, взяли отцов, братьев или жен. Делали обыски, такие же, как у меня. Ко мне подошла одетая в черное платье женщина.
— Это ты,— спрашивает,— мать Виктории Данельян?
— Я. А в чем дело?
Смотрю на нее: лицо заплаканное, на ресницах еще слезы не высохли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27