Девушка из библиотеки
Роман
(армян)
Городок наш небольшой, но очень красивый. С одной стороны к нему примыкает лес, а с двух других — окружают горы. С гор весело бегут ручьи. Ночью, когда городок засыпает, отовсюду слышится шум воды: хш-ш, хш-ш, хш-ш! Так и звенит, и гудит в ушах. Лишь когда поезд с пронзительным свистом и грохотом подходит к городу, наполняя гулом горы и лес, не слышно переливов ручьев. Хорош наш городок! Перед каждым домом — сад, в каждом дворе — колодец. Из окрестных деревень и сел везут всякие продукты. Много молока, и яйца недороги. Зимой у нас недолго стоят холода, лето не жаркое. Весь день играет ветерок. Правда, часто выпадают дожди, но зато, когда выглянет солнышко, хорошо, как в раю. Одним словом, не так, как у вас, в Ереване!
Вы, наверно, спросите: «Если в вашем городе так хорошо, чего же ты приехала сюда?» Конечно, если б моя воля, ни за что бы не переселилась. Это дочка настояла на моем приезде в Ереван. Как ни хотела я остаться в нашем городке — не удалось.
— Нет,— говорит она,— ты должна жить со мной. Что же мне было делать? Все, что осталось у меня на этом свете,— это она, единственная дочь, единственная моя радость. «Стиркой чужого белья вырастила, воспитала ее, отдала в ученье, а теперь бросить, оставить одну?—думала я.— Нехорошо жить порознь, далеко друг от друга». И вот согласилась. Если бы сын мой Ерванд был живой, тогда, может, я и осталась бы в нашем городке. Но он ушел на войну и не вернулся. В первый- то год войны, к великой моей радости, его освободили как единственного кормильца, но тут наш домохозяин, халфа Михак, и сын священника адвокат Вагаршак стали его уговаривать, чтоб записался в добровольцы.
— Надо спасать нацию,— все твердили они.
Сын мой отказывался:
— Если я запишусь в добровольцы,— говорил он,— то кто же будет содержать мать и сестру?
А они в ответ:
— Слава богу, мать у тебя еще может стирать, сумеет содержать и себя и сестру. А если будет в нужде, то мы ей всегда поможем. Ну, а тебе самому, этакому молодцу, не стыдно сидеть дома в тяжелый час, когда вся молодежь записывается в добровольцы, чтобы спасти наш армянский народ? Неужели ты не захочешь записаться?
И так ему надоели эти упреки и разговоры, что записался, бедняга, ушел и... не вернулся... Эх, лучше и не вспоминать всего этого!
После смерти сына остались мы одни: я и дочь. Жили мы в доме того самого халфы Михака, о нем я уже говорила. Он был богатый купец, торговал мануфактурой, вагонами получал ее из Тифлиса. Знался с именитыми людьми города. И одевался хорошо: всегда в крахмальной сорочке, в шляпе, костюм чистенький, точно только что взят у портного. Словом, был он одним из первых в нашем городе. В войну Михак работал в комитете, вербовал молодежь и собирал пожертвования. Михак с семьей — женой Лизичкой и дочками Анечкой и Сонечкой — жил наверху, а я с дочерью внизу, в подвале, куда складывали дрова и заготовленные на зиму съестные припасы. Комнатка была низенькая, с выбеленными стенами, кирпичным полом и двумя узкими окнами; когда по улице проходили люди, мы видели только их ноги. Платила я за это помещение два рубля да еще в придачу бесплатно стирала раз в неделю хозяйское белье.
Так вот и жили. Я ходила по дворам, стирала, Виктория училась в школе. Ничего я не понимала в ее учении, но люди говорили, что учится она хорошо. Были, конечно, и такие, как Михак и его жена Лизичка, которые твердили:
— Ведь ты бедная, зачем ты отдала ее в школу?
Возьми девочку домой, пускай лучше она поступит куда-нибудь на службу и помогает тебе.
Но я их и слушать не хотела. Думала: «Лучше поживу в нужде, а она пускай учится. Ведь единственная дочь у меня...» Когда не стало моего Ерванда, Виктория уже кончила школу. По моей просьбе дали ей службу в библиотеке. Легкая и чистая была у нее работа: давала людям читать книги или сшивала, склеивала разорванные. После службы она все читала, частенько до глубокой ночи читала.
— Слушай,— бывало, говорю ей,-— Виктория, поешь хоть хлеба.
—Мама, дорогая, вот кончу страничку, тогда и поем...
А читала она так же хорошо, как священник в церкви. Иногда беседовала со мной о прочитанном, о людях, которые писали книги.
— Вот,— говорила она,— тот, кто написал эту книгу, был сыном простых людей, а посмотри, какие написал интересные вещи!
Читала она и по-армянски, и по-русски, читала и рассказывала о том, как люди живут в других краях, как одни богатеют, а другие нищенствуют. Многого я не понимала. Любила Виктория говорить о больших городах, о том, что будет на свете через много лет. Я послушаю, послушаю ее, да и скажу:
— Эх, Виктория, а ведь всего-то этого мы не увидим!
— Увидим,— говорит,— мама. Увидим когда-нибудь...
В это время пришли в город вести, что царя сбросили
с престола. Какая была радость кругом! Всюду вывесили красные флаги. Несколько дней народ не уходил с улиц. Везде говорили речи, радовались, кричали: «Да здравствует революция!» Я не понимала, что такое «революция». Но мне казалось, что радости этой наступит конец, что не бывать стране без царя. Через несколько дней приехал из Тифлиса Гайк Азатян и произнес речь. Ну и говорил же он! Заслушаешься! Говорил о том, что не должно быть больше ни прежних чиновников, ни начальников, ни городского головы, что все эти люди — слуги царя и что их всех нужно сменить... Сейчас же после этого арестовали нашего пристава, начальника, тогда же удрал
лесничий, сбежал мировой судья, сорвали погоны со стражников, некоторых даже избили, другие убежали.
Все это я видела собственными глазами. «Почему же,— думаю,— такое творят над ними, в чем вина этих стражников?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27