– Не имеет значения.
– Хорошо. Если вы одолжите мне свои часы. – Куртюа передал ему свой репетир. – Представьте себе ласточку, охотящуюся за насекомыми. Вы услышите ее полет, завершившийся щелчком клюва. – Клод заставил вибрировать тонкую полоску металла и затем захлопнул часы, точно имитируя звук кормления.
Владелец паноптикума нехотя кивнул.
Клод вернулся к своей речи:
– Позвольте, я повторюсь. Если у человека есть слух, терпение и средства, он может инструментировать уханье совы, зов зайчихи в период течки, топот задних лап кролика, рев стада оленей. Только это элементарно. При помощи машин можно извлечь и более сложные звуки.
Ливре кашлянул изо всех сил, и Клод знал, что он это сделает.
– Я могу воспроизвести даже этот звук!
– Что? Кашель? – Ливре хохотнул.
– Да. И не один. Я записал не меньше шестнадцати различных кашлей, из них смог сымитировать девять. Классический кашель может быть легко изображен с помощью драчёвого напильника, если пилить им мокрую сосну. Другие кашли сложнее. Сухой кашель бондаря, мышьяковый – господина Карли-Рубби, – Клод кивнул Пьеро, – и надсадный кашель моего учителя, сопровождающийся присвистом, исходящим из верхних дыхательных путей, и одышкой, – все это требует более замысловатых инструментов.
Клод вновь обратился к жидкостям и трубкам. Через несколько секунд давление в его ручном кашлеимитаторе поднялось, и тот издал сначала тихое бормотание, затем высокое бульканье, щелчок, затем удушливый кашель и наконец знаменитое клокотание Ливре.
– Смысл этого упражнения в том, что механик, обладающий натренированным слухом, может создать богатый репертуар немузыкальных звуков. В Женеве есть мастера, которым удалось воспроизвести пение коноплянки при помощи одних только часов с модифицированным ходом. Как и они, я предпочитаю реальные доказательства, а не пустые размышления и теории. Вот почему надеюсь, что эти грубые инструменты вдохновят вас на изготовление более тонких конструкций.
Кроме Пьеро и Плюмо, все в зале захихикали. Господин Куртюа, может, и заинтересовался бы делом, если бы мог взять шефство над изобретателем. Увы, он не мог. А граф Корбрейский не оказался достаточно умен, чтобы оценить открывшиеся возможности, – для его убеждения потребовалось бы слишком много времени. Ливре, естественно, отнесся ко всему скептически. Оставалась только Александра. И ее реакция огорчила Клода больше всего.
– Я не совсем поняла, что ты тут говорил, но у меня есть вопрос. Зачем тебе понадобилось воспроизводить звуки природы? Разве тебе недостаточно пения самой коноплянки?
Клод не мог предложить достойного ответа на вопрос, так как это угрожало всему его мировоззрению.
Лекция закончилась. Никаких предложений о поддержке не последовало. Александра покинула магазин, как и пришла – одна. Она высмеяла Клода или по меньшей мере не поверила в него. Его музе недостало веры. Клод сдался бы окончательно и бесповоротно, если бы не повстречал в тот вечер одного старика.
Вычистив «Тайны», то есть вытерпев еще одно унижение, которое Ливре с удовольствием присовокупил к провалившейся лекции, Клод покинул «Глобус», пребывая в состоянии всепоглощающей тоски. Он скрылся на своем чердаке, где расстелил по полу тетради. В течение нескольких часов Клод истязал себя рисунками, выполненными в лучшие времена его жизни, пастельными и карандашными изображениями физических недостатков старшей сестры, поместья, чучела на дороге, чудесных механических часов. В его набросках присутствовала жизненная стойкость, которой теперь ему недоставало. Капля пота упала со лба Клода и оставила грязный след на автопортрете.
Чердак угнетал юношу. В поисках спасения он отправился на улицы города. Клод прошел мимо пекаря, несущего корзину с булочками, и мимо фонарщика, тащившего по камням мостовой свой шест. Поворачивать было некуда, и Клод вступил на паперть церкви Святого Севериана. Он сделал это не из внутренней необходимости, а потому, что надеялся найти прохладу в стенах здания. По крайней мере так он себе сказал. Клод помедлил, прежде чем перекреститься. Он не мог исполнять ритуалы, над которыми его учили смеяться. Юноша прошел мимо молодого священника, который выставлял в ряд свечки ценой в пять су каждая. Две женщины, преклонившие колена в нише, перебирали четки и бормотали «Отче наш». Небольшая группка торговцев, как и Клод, нашла здесь спасение от жары. Они тайком играли в карты, сидя в дальней нише.
Клод преклонил колени. Пот, от которого щипало спину, высох. Он закрыл глаза и прислушался. Юноша услышал, как молодой священник скребет щеткой, удаляя воск с каменного пола, услышал траурное бормотание кающихся грешниц, щелканье четок, ритмичное подметание, шорох игральных карт.
Заиграл орган, и все собравшиеся в церкви погрузились в музыку заупокойной мессы. Александра бы сейчас выдала пустое критическое замечание по поводу гармонии, но для Клода музыка была даже не прекрасна, а просто чудесна. Остальные прихожане согласились бы с ним. Выскабливание, подметание, щелканье четок, шелест карт – все затихло. Когда импровизированный концерт закончился, Клод поднялся по спиральной лестнице в комнату, где располагался орган, чтобы выразить свою благодарность исполнителю. Он подошел к занавеске и обнаружил, что торжественные звуки органа сменились пронзительными ругательствами органиста; он жаловался подмастерью – мужчине, кстати, уже преклонного возраста.
– Почини трубы и педали к завтрашнему дню, ты слышишь меня?! – ревел органист.
Старик не мог не слышать. Он почтительно поклонился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126