Роспись перламутром и аквамарином обещала принести хорошую прибыль если не в Константинополе, то в Багдаде. Дело расширялось. Мишель наладил выгодное сотрудничество с персидскими караванами, которые останавливались в Смирне и Алеппо. Ему платили шелком за работу. Заключалось все больше и больше сделок. Отец Клода имел и необходимые связи, в частности, он был знаком с французским консулом в Константинополе. Пейдж получил признание, какое обычно недоступно человеку подобного происхождения. Мишель вернулся домой с кошелем, полным серебряных пиастров, и привез с собой кальян, телескоп и драконовый коврик (его назвали так дети, хотя на ковре ничего, даже отдаленно напоминающего дракона, не было), а также множество увлекательных историй о далеких странах.
Больше всего Клоду нравились истории. Мишель Пейдж храбро смешивал в них восточные мифы и местные легенды. Во время своих путешествий он научился рыгать, как китаец, пускать газы, как пруссак, и стучать головой, как дятел, ищущий червяков в стволе трухлявого дуба. Он даже мог наигрывать на зубах мелодии, пока не потерял левый резец в пьяной драке неподалеку от порта Тулона.
Истории закончились, когда Клоду исполнилось семь. Пейдж-отец поцеловал Пейджа-сына и уехал в Женеву. Оттуда в Безансон и дальше – в самые отдаленные уголки Турецкой империи. Больше домой Мишель не вернулся. Два года спустя аббат сообщил о его смерти. Ведя переписку с широким кругом людей, Оже узнал об ужасной чуме, поразившей Алеппо. Она превратила каждого четвертого жителя города в пищу для червей. Согласно письму от одного уважаемого торговца специями, некий часовщик из Франции заразился этой страшной болезнью и погиб.
Аббат написал торговцу снова и через четыре месяца получил подробное описание трагической гибели отца Клода. В заключение продавец пряностей добавил, что на трупе была бирка с именем Мишеля Пейджа.
Никаких вещей семье не вернули, если не считать дешевых часов, прячущих под неказистым корпусом сложный, искусно выполненный механизм. Часы оказались очень существенной, пусть и непризнанной, фамильной ценностью, переданной от отца к сыну.
Мишель Пейдж дураком не был. Перед тем как уехать в Турцию и завести там дело, он позаботился о ежегодном доходе для своей жены. Квитанция, печатный документ с заполненными вручную полями, хранилась в железном сундуке рядом с камином. Мишель положил на счет 8450 ливров, ежегодный доход составлял 650 ливров, и это сделало вдову одной из самых богатых женщин в округе. Но, даже обладая таким богатством, она предпочла уединение леса шуму общества. Добрая и скромная женщина, она наслаждалась жизнью, копая коренья в период подрастающей луны. Об этом ясно свидетельствовали рисунки Клода. Вдобавок вдова пустила много денег на образование детей – они уже умели читать – и почти не тратила на себя.
Аббат закрыл тетрадь. Дикие и эмоциональные работы Клода взывали к его скрытым комплексам и предрассудкам. Многие рисунки выходили за края страницы, будто мальчику не хватало места для самовыражения. Его взгляд на мир был слишком узок и чересчур широк одновременно. Аббат волновался, что хирург иссек талант Клода, так ярко представленный в тетради, одним взмахом ножа. (Как более точно подметил сам Стэмфли, для удаления необходимо было нанести три поперечных надреза хирургической пилой.)
Аббат повернулся к мадам Пейдж:
– До операции мальчик обладал таким талантом, что ваш муж гордился бы сыном! Этот талант необходимо восстановить. Я бы очень хотел увидеть Клода в день собрания.
В ту ночь Клод Пейдж потерял палец, но получил нечто большее – наставника и покровителя в лице аббата. Утрата повлекла за собой приобретение.
В последующие дни больной почти ничего не делал. Запершись наверху, он сконцентрировал все внимание на своей руке, шероховатом острове в красно-алом море. Мальчик часами играл с куском плоти, который уже должен был начать заживать. Клод отказывался говорить с домочадцами и контролировал ситуацию, швыряя овощи или высохших мышей в любого, кто собирался проникнуть в его владения. Тем не менее скоро стало ясно, что рана воспаляется и о заживлении, о котором говорил хирург, речи быть не может.
Мадам Пейдж все-таки пробилась к сыну и осмотрела руку, несмотря на протесты мальчика. Она заставила Клода выпить растительный отвар, но горький вкус напитка (еще противнее опиума) явился причиной очередного ливня из грызунов, обрушившегося на головы домочадцев. Мать сделала сыну вливание из мелиссы, но жар не спадал. Она наложила на рану лист какой-то особой капусты, купленный за баснословные деньги в оранжерее неподалеку от Женевы, надеясь, что лист будет увядать, а рука – здороветь.
Не тут-то было. В конце концов мать Клода решилась дать ему сильное жаропонижающее, известное своим быстрым и порой неожиданным действием. Жар все-таки спал, и через две недели мучений рука мальчика начала заживать. Марлевую повязку сменили тампоны из корпии. Рану залечили, но болезнь проникла внутрь – «воспалилась» душа Клода. Он становился все более мрачным и хмурым. Мать сравнивала его с изображениями pietas, что раздавала всем жителям деревни сестра Констанция. Клод отказывался рисовать, пока выздоравливал. Живую фантазию, не находившую выхода, мальчик тратил на мечты о том, как отомстит старшей сестре, хирургу и всему миру. В своих беспокойных снах он отправлял хирурга работать на остров Памплмаус и использовал по прямому назначению колокольчики аконита – растения, сделавшего знаменитым пассаральского отравителя. В итоге Клод ответил сестре за насмешки, подмешав в еду сильное слабительное и заставив ее просидеть на корточках, на холодном ветру, два дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126