Париж, в который Клод вернулся, был уже совсем не тем Парижем, из которого уезжал. Изменения обнаружились уже у ворот города, где гражданина Пейджа арестовали за государственную измену. Такое обвинение смутило Клода, ведь он вовсе не был знаком с какими-либо государственными деятелями. Политика не то чтобы ему опостылела, нет! Клод вообще никогда ею не интересовался. Во время своего путешествия он даже не задумывался о революционных событиях, происходивших в Париже и детально описанных в лондонских газетах. Кроме того, Клод полагал, что принадлежит к низшему социальному классу. Оказывается, он ошибался.
Клода заключили в Консьержери, самую худшую из всех тюрем Парижа. Ему даже не дали возможности повидаться с аббатом или попрощаться с семьей. В течение нескольких дней механик пытался отвлечься от грустных дум о страданиях своего бывшего учителя, хотя это наводило его на другие, не менее печальные мысли: о жене, дочери и о шаткости его собственного положения. Пока Плюмо и извозчик разузнавали о причинах заключения и возможностях освобождения друга, Клод томился в крошечном подвале вместе с наемным портным, которого обвинили в том, что тот срубил древо свободы, и хозяином таверны, продававшим кислое вино патриотам. Портной хныкал всю ночь, в то время как хозяин таверны, державшийся более стойко, скармливал хлебные крошки крысам. Когда же наконец Плюмо при помощи взяток пробрался в тюрьму и дополнительно заплатил еще двум алчным, якобы сочувствующим надзирателям, то ему удалось перевести Клода в комнату, расположенную рядом с величественными тюремными курантами, самыми старыми часами в городе. Тоненький луч света с набережной освещал новый приют изобретателя. Клод вспомнил, что мастерская Бреге, бежавшего в Швейцарию, находилась совсем рядом – вниз по улице.
Клод покинул Англию, будучи богатым человеком, однако все деньги пришлось потратить на то, чтобы оградить мастера от ужасов тюремного заключения. Плюмо порылся в книгах, свитках, часах и пришел к выводу, к которому Клод и сам мог прийти:
– Я понял, в чем тебя обвиняют. Ты будешь наказан за слова Турка! Обвинителем оказался Дефранж – бойкое перо, виновник нашего путешествия по континенту.
Через неделю ситуация усугубилась.
– Аббату не лучше, – сказал Плюмо. – Говорю прямо, он скоро умрет. Но мы не должны поддаваться соблазну – навестить его нельзя. Священники теперь стали преступниками, врагами государства. Встреча даже с бывшим, умирающим церковником может поставить под удар все.
– И что же мне делать? Без него, без моей семьи, без работы?! – В голосе Клода слышалось отчаяние.
– Мы отложим суд на такой дальний срок, на какой только сможем. Сейчас судьи не слишком милостивы к обвиняемым. Твои друзья – портной и хозяин таверны – были казнены согласно приговору революционного трибунала.
И вновь деньги потекли в карманы продажных надзирателей. Их было достаточно, чтобы Клод смог заняться огромным механизмом башенных часов. Только работая руками, механик мог забыть, хотя и ненадолго, о своих страданиях. Теперь он был заперт в плену у собственного воображения, подобно узнику на гравюре, что стояла в витрине «Глобуса» много лет назад.
В течение нескольких месяцев Плюмо удавалось спасать Клода от смертного приговора. Положение вещей оставляло желать лучшего: либо оправдание, либо смерть. Во время этого мучительного ожидания скончался аббат. Плюмо рассказал Клоду о завещании Оже:
– Он пожелал покоиться в склепе, но чтобы при этом его прах был заключен в песочные часы. К сожалению, суматоха, которая сейчас царит в стране, не позволяет нам выполнить его волю. Кроме того, Пьеро говорит, что толченые кости, возможно, окажутся слишком грубыми и не смогут правильно отмерять время.
На кладбищах также царил хаос, а потому Жан-Батист-Пьер-Роберт Оже, аббат, кавалер королевского ордена Слонов, бывший граф Турнейский, был похоронен без всяких церемоний, в безымянной могиле за пределами города. Только через несколько лет на Пер-Лашез появился памятник с эпитафией «На поиски знаний!» и раковиной наутилуса, вырезанной под годами жизни.
Клод не принял смерть аббата бесстрастно. Хотя мысли, беспорядочно метавшиеся в его голове долгими бессонными ночами, сгладили тихое горе, напоминавшее то, что он испытывал, потеряв мать и сестер. Когда прекрасным июньским днем изобретателя привели в суд, Клод был не в состоянии защищаться. Он утомился и ослабел, сражаясь с демонами прошлого и страдая от ужасов тюрьмы. Глубокая рана пересекала лицо механика – она появилась, когда он бился головой о стены камеры.
Плюмо попытался прийти на помощь измученному другу:
– Гражданин Пейдж не заинтересован в том, чтобы копаться в механизмах королевства. Его интересует скорее королевство механизмов! Граждане, вы должны понимать, что слово «переворот», а точнее, «оборот», относится к вращению колес и шестеренок. Это значит…
Журналиста остановил прокурор:
– Дело слишком серьезное, гражданин Плюмо, чтобы играть словами! Как вам известно, мы уже отказались от предыдущего приговора.
Плюмо попытался еще раз:
– Откуда вы знаете, что Говорящий Турок славит именно Людовика?
Однако прокурор был готов к такому повороту событий:
– Не важно, какого монарха славит механический изменник – французского или испанского, дань ли это уважения Екатерине Великой или Георгу Английскому. Все эти коронованные чудовища сговорились против Республики! – Далее он спокойным тоном процитировал Гебера: – «Каждый свободный гражданин обязан желать смерти королю. И все равно, кто этот гражданин – человек, сам собирающийся стать королем, или же нищий, коим король помыкал».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126