На Клода было страшно смотреть. Он часами ерзал на стуле, приподнимая сначала одну ягодицу, потом другую, почесывая голову, дергая себя за волосы и обматывая пряди вокруг пальца. Он тер взмокшую подмышку и нюхал руку. (Однажды Клод экспериментировал с жиром овцы, накладывая его на тростник, однако это все же не объясняет столь странное поведение.) Он страдал глазными болями, несколькими разновидностями нервного тика, его ягодицы покрылись волдырями. Он ковырялся в носу, в ушах и соскребал ногтями налет, покрывший зубы. Теперь он гримасничал и сжимал яички, даже когда не лежал в постели.
Вскоре Клод перестал выбираться с чердака, волнуясь, что может однажды уйти и не вернуться. Близость к работе, думал он, есть единственный способ не бросить ее. Регулярно он поднимал корзину, свисающую из окна – Маргарита наполняла ее едой из ресторанчика мадам В., – и ел, пребывая в состоянии полной безысходности. Однажды в течение двадцати четырех часов он только и делал, что крутил игрушку Транше. Акробаты, слегка замедляющие ход, но никогда не стоящие на месте, завораживали юношу.
Маргарита пыталась вмешаться. Они протирала грязную лупу своим фартуком и делала еще сотню всяких славных мелочей. Клод от всего отказывался, подавляя в себе тайное влечение.
– Иногда, – говорила она, – мне кажется, что я ухаживаю за двумя детьми вместо одного.
Правда, Клод отказывался принимать ухаживания кормилицы. И этого не мог не заметить аббат.
– Ты дурак, если не хочешь принять ее, – говорил он бывшему ученику. – Мне кажется, она понимает механизм, приводящий тебя в движение. Я, может, и научил тебя думать, но именно эта женщина, эта необыкновенно своевольная кормилица научит тебя чувствовать.
Клод велел аббату оставить его в покое. В конце концов Маргарита сама упрекнула юношу. Через слуховое окошко она просунула на чердак небольшой сверток, перевязанный бечевкой. На свертке чернилами было написано всего одно слово: «Взгляни».
Клод развернул сверток и обнаружил внутри карманное зеркальце в дешевой рамке. Он последовал указаниям и посмотрел на свое поросшее щетиной, желтое лицо, покрытое грязью и морщинами, увидел свой свирепый взгляд.
Юноша начал изо всех сил тереть шею, и чем дольше тер, тем горше плакал. Вдруг он остановился. Только не тереть, а плакать! Клод уставился на то, как его пальцы двигаются вдоль горла. Затем он высунул язык и поводил им из стороны в сторону. Задумался. Его взгляд смягчился, а уголок рта начал приподниматься. Впервые за несколько месяцев Клод улыбнулся.
50
Он изучал свои черты лица в течение часа, периодически усмехаясь и избавляясь таким образом от горя. Он осмотрел свое горло, пронаблюдал, как двигается челюсть и как из носа и рта выходит поток воздуха. Наконец он открыл тетрадь и начал расписывать звуки согласно алфавиту. Он отмечал, как его губы насвистывали «с» и выплевывали «п», как двигались определенные части головы (челюсть, язык, нёбная занавеска), а другие оставались неподвижными (задняя часть гортани, зубы, твердое нёбо). Жители дома выглядывали из окон, озадаченные странными звуками. Они, конечно, ожидали всяких странностей от чердака, но все же не цоканья, поцелуев и криков, сопровождаемых сиплым смехом.
Так Клод начал изучать анатомию. Он велел Плюмо разыскать для него редкую и дорогую гравюру Даготи, изображающую человеческое горло в разрезе. Она была выполнена в красных, голубых и желтых цветах. Гравюра была помещена в книге под многообещающим названием «Развитие речи», на поверку оказавшейся совершеннейшей пустышкой. Часами Клод смотрел на гравюру, а затем на собственное горло, постоянно издавая странные звуки и старательно записывая что-то в тетрадь. Строчка за строчкой Клод описывал звуки, произношение которых зависело от движения губ, или кончика языка, или нёба. Плач дочери, который всего неделю назад мешал ему, теперь служил увертюрой к новому дню сосредоточенных исследований.
Клод снова начал выходить из дома. Он ходил на скотобойню, где разговаривал с нутровщиком. Француз предлагал свои услуги теннисистам и военным, ведь струны для ракеток и нитки для хирургических швов – единственное, для чего требуются кишки, не считая концертного зала. Нутровщик отвечал на все вопросы Клода – как выдавливать из кишок отходы, как мыть и сушить сырье, как скоблить, сращивать и растягивать. Обмотав вокруг шеи изрядный запас готового материала, юноша вернулся домой и продолжил эксперименты.
Вдохновение всегда приходило неожиданно. Однажды в кукольном театре, во время показа «Маленьких комедий» графа Божоле, Клод разработал локтевой сустав – шаровое шарнирное соединение, – в то время как его дочка смеялась над жестокостями, разыгрывавшимися на сцене. Конечно, происходили и неудачи. Когда Клод вынул из банки трахею гиены, ему пришлось сразу же выбросить ее. От запаха, который она источала, затошнило даже Пьеро, привыкшего к малоприятным ароматам. В действительности весь законсервированный материал, собранный в коллекции женевского хирурга, оказался бесполезным. (Кстати, информацию, подтверждавшую крах его коллекции, аббат зачитал вслух – в журнале Женевской академии по сему поводу опубликовали статью.)
Чердак вскоре превратился в мясную лавку. Горла, желудки, эластичные пищеводы использовались для извлечения звуков. Раздутые рыбьи пузыри тестировались на иные акустические возможности.
Наконец Клод перешел к анатомии человека. Скромно расположившись на задних рядах аудитории в Академии хирургии, он разглядывал через монокль, как врач разворачивает слуховой нерв и прикалывает его к доске из пробки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126