Внутри лакомства прятался до звона в ушах эксцентричный, самый насыщенный шоколадный мусс, который я когда-либо ел, и чтобы не терялись ощущения, основание было заполнено осколками вздутой карамели, лопавшимися и потрескивающими во рту.
Тот обед я вкушал как человек, только что открывший для себя наслаждение пищей: чуть дольше необходимого задерживал каждый кусочек во рту, чтобы дать возможность развиться вкусу, изучая между переменами блюд меню, пытаясь угадать, чего способно достичь сочетание указанных в перечне ингредиентов. Я чувствовал успокоение, необремененность грузом тревог, которые, как я теперь понял, давили меня уже несколько недель.
Под конец обеда я попросил мятного чая, и мне принесли свежие листья в стакане кипятка, от которого поднимался ароматный пар. К чаю подали блюдо с конфетами, включая те самые соленые ганаши, которые, по словам Макса, после полудня привезли самолетом из Лондона.
– Везти шоколад в Швейцарию?
– Здешний повар допускает на свою кухню только лучшее. Место производства продуктов его не волнует.
Положив конфету в рот, я почувствовал, как на язык мне сочится жидкая начинка. Прожевав, я сказал:
– Я ужасно тронут, Макс. Все это вы устроили ради меня?
– Мои шпионы донесли, что ты нуждаешься в толике заботы.
– Кто настучал?
– Фрэнки. Алекс. Они беспокоятся. Сказали, ты гоняешься за собственным хвостом. По словам Фрэнки… – Макс оставил патрицианский акцент Восточного побережья ради вязкой гнусавости Луизианы, – как опосум в течке.
Мы рассмеялись.
– Они хорошие ребята, – сказал я и добавил: – В последнее время у нас немного напряженно.
Откинувшись на спинку стула, Макс закурил, загасив пламя тем быстрым движением кисти, которое я запомнил по нашей первой встрече в лондонском Форин-офис. Он рассматривал меня так, будто я был новым экспонатом в муниципальном музее.
– Ты выполняешь тяжелую работу, мой мальчик, и никогда не позволяй себе делать вид, будто это не так. Неудивительно, что иногда она выбивает тебя из колеи.
Я пожаловался, рассказав, что случилось сегодня во время извинения перед палестинцами.
– Что ты им сказал?
– Что пью таблетки и должен проверить, не пора ли принимать следующую.
– Тебе поверили?
Я поморщился.
– Сомневаюсь. Под конец он отказался пожать мне руку.
Макс закатил глаза, словно говоря: «Что делать, на всех не угодишь».
– Одно провалившееся извинение из скольких успешных? Не волнуйся. Остальные думают, ты поработал великолепно.
Повисло блаженное, расслабленное молчание. Я посмотрел в окно на темную, маслянистую пленку ночного Женевского озера далеко внизу.
– Знаете, ведь я в первый раз приехал в Швейцарию. Насколько мне помнится, у меня здесь есть служебная квартира.
– Думаю, ты прав, но тебя поселили, кажется, в отеле с остальной командой? – Я кивнул. Он снова затянулся. – Отец никогда тебя сюда не привозил?
– Ну, он говорил, что однажды мы все поедем, но…
– Умер, когда ты был маленьким, верно?
– Мне было тринадцать. Почти тринадцать.
– Не повезло.
– Вот именно. – Я задержал дыхание и л ишь потом сказал то, что было у меня на уме: – В последнее время он не выходит у меня из головы. То и дело слышу его голос.
– Всегда остается что-то недосказанное.
– Верно. Словно бы есть серьезный разговор, который так и не состоялся, но который я все пытаюсь вести.
– Тут нечего стыдиться. Я то и дело говорю с покойниками.
– Правда?
– С теми, кто соглашается слушать. – Он натянуто улыбнулся и стряхнул пепел.
– Проблема в том, что они не всегда отвечают так, как вам хочется, верно?
– Ага.
– Может, я слишком многого прошу? Наверное, я все еще сержусь на него, ну, сами знаете…
– Чего же тебе надо? Извинения?
– Неплохо бы. В нынешнем бизнесе передо мной мало кто извиняется.
– Что ж, если тебе это поможет, я прекрасно понимаю, каково тебе. Я тоже был слишком молод, когда умер мой старик.
– Да?
– Конечно.
– А-а…
– Вот именно.
– Сколько вам тогда было? – Я заинтригованно подался к нему.
– Мне? Черт! Дай-ка подумать. Это было так давно. Мне было… нуда. Сорок семь.
Я обмяк на стуле.
– Не смешно.
– Я серьезно говорю, Марк. Подходящего возраста не существует. Мне было сорок семь, а тот серьезный разговор мы так и не закончили. Я адски злился. Спроси любого парня, у которого умер папа, и он скажет тебе то же самое. Подходящего возраста не существует.
– Иными словами, я должен перестать терзать себя?
– Перестать терзать себя? – Макс еще раз глубоко затянулся и густо закашлялся в льняную салфетку, которую благовоспитанно прижал к губам. Он загасил сигарету. – Нет, я не это имел в виду. Я просто думаю, что из-за своей нынешней работы ты ко многому относишься чересчур серьезно.
Вот теперь я заинтересовался.
– Тогда что вы хотите сказать? Что мне следует бросить?
– Нет, но, возможно, следует сменить обстановку, тебе нужен шанс насладиться простыми радостями жизни. Нужно найти стезю, которая была бы – как бы получше это выразить – не столь значительной.
– Я открыт предложениям.
– Почему бы нам не попросить небольшой диджестив?
– Только не говорите, что заготовили какой-нибудь кошмарный шоколадный ликер. Только не «Моцарт». Всему есть пределы.
– Не волнуйся. Доверься Максу. Никаких шоколадных ликеров.
Первый покаянный труд профессора Томаса Шенка «Улаживание конфликтов в глобальном контексте» имел такой сногсшибательный успех, о котором издатели обычно могут только мечтать: серьезное академическое произведение с завышенной ценой и печатью интеллектуальности, которая из этого проистекает, и притом хорошо раскупается массовым читателем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92