– Я просто хотела сказать, Марк… ну, понимаешь… извини…
– Надо же, передо мной кто-то извиняется.
– Заткнись, дурак. Я хотела сказать, извини, что в тебе сомневалась. Похоже, ты делаешь крайне нужное дело. Извинение за рабство, та история в Ирландии, представление в Австралии. Довольно лихо.
– Спасибо.
– Правда, плакать можно бы поменьше.
– Ну, сама знаешь. Так полагается.
– Приятно видеть тебя счастливым.
– Несмотря на слезы?
– Ага. Ловко у тебя получается: много плакать и быть счастливым одновременно.
– Спасибо. Я счастлив. Все это немного странно, знаешь… весело. А как у тебя? Новая работа. Это прекрасно, правда?
На секунду она как будто засомневалась, точно перебирала в уме ненадежные доказательства. Потом с чуть излишним пылом закивала.
– Да. Потрясающе. Веселюсь вовсю. Уйма всего интересного. Много путешествую, замечательные люди. Кстати, в Лондоне я часто виделась с Люком. Он ведь скоро приедет, верно?
– Ага. Через пару недель.
– Потрясающе.
– Очень на это надеюсь. Будет здорово.
Повисло мертвое молчание, прерываемое лишь приглушенным ревом на сцене над нами.
– Слушай, Линн. То, как мы расстались…
Она отмахнулась.
– Это жизнь, Марк. Ты сделал то, что должен…
– Знаю, но…
В дверь постучали, в щель просунулась голова Фрэнки.
– Транспорт ждет, братишка. Пора ехать.
– О'кей, Фрэнки. Дай нам еще секундочку. Линн, мне, похоже, надо…
– Ну конечно, конечно. Просто хотела поздороваться. И вот поздоровалась, а потому я…
– Да будет тебе, пойдем со мной до машины. А потом служба безопасности проведет тебя назад на стадион.
Быстрым шагом мы пошли по коридорам, с флангов окруженные Алексом и Фрэнки, и по пути я бормотал пустые, неловкие слова, о том, как глупо иногда себя чувствуешь, когда при тебе столько народу. Мы только-только повернули за угол, впереди показалась моя машина, стоявшая со включенным мотором у служебного выхода, и я уже собирался сказать Линн что-то про то, что в следующий раз, когда будет в Нью-Йорке, она должна мне позвонить, как Алекс гаркнул:
– Опасность на три часа!
Тут события, наезжая друг на друга, понеслись с сумасшедшей скоростью. Фрэнки чуть ли не подхватил меня на руки, протащил последние десять ярдов до машины и буквально бросил внутрь, после чего за мной с лязгом захлопнулась дверь. Справа от себя я услышал девчоночий визг, увидел, как прочь в сумрак укатывается отблеск чего-то хромированного.
Когда машина рванула с места, я сумел, подтянувшись, сесть на заднее сиденье и выглянуть в затемненное окно как раз во время, чтобы увидеть, как по пандусу скатываются три женщины в инвалидных креслах, а над ними с пистолетом наголо стоит Алекс.
С переднего пассажирского сиденья ко мне обернулся Сатеш:
__ Что там за переполох?
– Сэр, мы засекли угрозу Верховному Извиняющемуся, сэр, – сказал сидевший за рулем Фрэнки.
– Вот черт! Правда? Ты в порядке, Марк?
– В порядке. Только немного ошарашен.
– Надо думать, встреча с членами женской олимпийской сборной паралитиков США, которую мы наметили на девять вечера, когда ты будешь выходить со стадиона, отменяется. Какая жалость.
Я бросил на Фрэнки испепеляющий взгляд.
– Сэр, мы подумали, что опознали… я хочу сказать, мы опознали… – Он иссяк.
Оглянувшись в заднее окно, я увидел удаляющуюся громаду Стадиона ветеранов, залитую светом прожекторов и такую яркую на фоне ночного неба. В мозгу у меня застряло одно. Не женщины в инвалидных колясках, которые все кружили и кружили, точно лошадки на карусели, и не Алекс, который, стиснув зубы, обеими руками сжимал рукоять пистолета. Нет, это была Линн, которая смотрела вслед машине, и на лице у нее было все то же старое, знакомое выражение. То привычное выражение, казалось, говорившее: «Ну и остолоп же ты».
Глава двадцать седьмая
Как-то утром, проснувшись один в своей постели в Нью-Йорке, я обнаружил собственные тазовые кости. Поначалу я не мог взять в толк, как понимать эти два твердых выступа. Крупный мужчина чересчур хорошо знаком с географией собственного тела, но не с его геологией. Мы не задумываемся над проблемами мышечной массы и костяка, потому что тогда пришлось бы искать оправдания излишкам плоти, которые их скрывают, и проще вообще не поднимать эту тему, даже наедине с собой. Тем не менее вот они – чуть южнее мягкого горба живота два выступа кости, по диагонали уходящие к паху. Выбравшись из кровати, я голым стал перед зеркалом в полный рост. Теперь я понял, почему с Дженни меня ничего не смущало. Смущаться было нечего. «Любовные рукоятки» растаяли. С меня сошел вес.
Это было только логично. Внезапно до меня дошло, что за несколько месяцев я не съел ни одного сколько-нибудь запоминающегося обеда или ужина. Кутеж с икрой «Олмас» не в счет. В икре нет калорий. Вот почему ее едят богатые. К тому же мы раздавали весь шоколад, который мне стали присылать после моего появления в «Разговоре по душам». И несколько недель я скитался по всему свету, упуская те возможности поесть, которые некогда составляли бы для меня смысл поездки. Прежний Марк Бассет искал бы в Ирландии лучших соленых кренделей, устриц и лангустинов. Во Вьетнаме настоял бы, чтобы его повели в лучший ресторан попробовать фо, баснословно острую говяжью лапшу, краеугольный камень вьетнамской кухни. Он ел бы клешни крабов в Мумбаи и подкопченные кебабы в Карачи, за обе щеки, уплетал бы барбекю из креветок в Австралии.
Но новый Марк Бассет ничего такого не делал. Очевидно, я что-то ел, но как занятой человек: рассеянно и не замечая, что именно. Я даже не помню, было съеденное вкусным или нет. В Лондоне о таком и помыслить было нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92