Дома на сваях, напоминающих ноги иссохших старух. Меж домов виляют деревянные мостки, ищут дорогу к берегу. Вся куча удерживается от расползания сетями и тросами. Деревня кажется выброшенной на берег грудой останков затонувшего где-то далеко большого города.
Пристань для гидропланов смотрится пришельцем из иного мира. Выглядит она солидно, как будто вчера построена, сверкает свежей краской. Предназначена для использования людьми с деньгами. От берега ее отделяют стальные ворота. От ворот металлическая лестница зигзагами карабкается на холм, к венчающей его лужайке. Кроме лестницы вверх взбирается и рельсовая колея для подъема того, что не может воспользоваться лестницей. На небольшой металлической табличке надпись на идише и на американском: «ЛЕЧЕБНЫЙ ЦЕНТР БЕТ ТИККУН». Пониже еще одна надпись, уже только по-американски: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ». Ландсман задерживает взгляд на еврейских буквах. Как-то неуместно уютно выглядят они здесь, в диком углу острова Баранова, как сборная команда еврейских полицейских в черных костюмах и шляпах.
Китка набирает из крана технического водопровода полный «стетсон» воды и выплескивает его в салон самолета, затем многократно повторяет процедуру. Ландсман замирает, сознавая себя причиною этого неудобства, но Китка и рвота – старые знакомые, так что улыбка не исчезает с лица пилота. Он выскребает пол кабины краем пластиковой обложки гринписовского путеводителя по китам и тюленям, выполаскивает сам путеводитель, встряхивает его. Застыв в двери самолета, смотрит на Ландсмана, стоящего на причале. Волна плещет о поплавки «Чесны», бьется в сваи. В ушах Ландсмана свистит ветер со Стикин-ривер, шевелит поля шляпы. Наверху, в поселке, какая-то женщина кричит – зовет ребенка или мужа. Воет, передразнивает ее собака.
– Думаешь, эти, там, не знают, что к ним гости? – кивает в сторону «частной собственности» Китка. Улыбка на его физиономии вянет, становится какой-то чахоточной.
– Я уже наносил внезапные визиты на этой неделе. И ничего хорошего из этого не вышло. – Ландсман вынул из кармана «беретту», проверил магазин. – Их врасплох не застанешь.
– Но ты хоть знаешь, кто они такие?
– Нет. А ты?
– Честно, брат, знал бы – не утаил бы. Хоть ты мне и заблевал весь пол.
– Кто бы они ни были, я думаю, что они убили мою сестренку.
Китка переваривает это сообщение, как будто выискивая в нем слабые точки.
– Мне к десяти надо быть во Фрешуотере, – говорит он извиняющимся тоном.
– Конечно, конечно. Я понимаю.
– Иначе я б тебе помог.
– Да брось ты. Не твое это дело.
– Так-то оно так, но Наоми… Зашибись была девка.
– Еще бы.
– Я ей, правда, никогда не нравился.
– В жизни не угадать было, кто ей завтра понравится.
– Ну, ладно. – Китка выгреб из кабины носком роперовского сапога еще ложку воды. – Ты там поосторожней.
– Нет, поосторожней я не умею.
– Вот и она тоже не умела. Твоя сестра.
Ландсман подошел к воротам, для порядка подергал ручку. Перекинул сумку на другую сторону, полез вслед за ней по решетке. На самом верху башмак засел между прутьями, сорвался с ноги, шлепнулся наземь. Ландсман спрыгнул, грузно плюхнулся вслед за башмаком. Прикусил язык, болван, почувствовал во рту соленый вкус крови. Отряхнулся, оглянулся. Китка смотрит вслед. Свидетель. Ландсман машет Китке, тот через секунду повторяет жест. Захлопывает дверцу. Мотор оживает, пропеллер исчезает в мутном круге своего вращения.
Ландсман взбирается по лестнице. Сейчас он не в лучшей форме. Хуже, чем при подъеме к квартире Шемецев в пятницу утром. Всю эту бессонную ночь он проворочался на набитом булыжниками матрасе мотеля. Позавчера в него стреляли, валяли его в снегу. Знобит, голова кругом. Какой-то таинственный крюк подцепил за ребро грудную клетку, в левом колене застрял кривой ржавый гвоздь. Приходится остановиться, запалить паллиативную сигарету. Он следит, как «Чесна» ползет к утренним облакам, оставляя его в полном одиночестве.
Ландсман перегибается через ограждение лестницы, нависает над пустынным побережьем, над деревней. На загогулинах мостков появляются какие-то люди, следят за ним. Он машет им рукой, они отвечают. Ландсман затаптывает окурок, продолжает подъем. Уже не слышно плеска волн, постепенно затихает карканье ворон. Теперь он слышит лишь собственное дыхание да колокольный перезвон подошв по металлическим ступеням. Сумка поскрипывает.
Вверху на флагштоке два куска ткани. Один изображает полосатый матрац дяди Сэма, заштопанный на углу прямоугольной синей заплатой с белыми блямбами. Другой поскромнее, белый с бледно-голубой звездой Давида. Флагшток торчит из кучи выбеленных валунов, окаймленных по окружности бетонным бордюром. У основания латунная пластинка с гравировкой: «ФЛАГШТОК СООРУЖЕН НА СРЕДСТВА, ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕННЫЕ БАРРИ И РОНДОЙ ГРИНБАУМ, БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, ШТАТ КАЛИФОРНИЯ». От флагштока отходит дорожка, ведет прямиком к самому большому из замеченных Ландсманом с воздуха зданий. Остальные – невыразительные коробки в тени кедров, но главное воздвигнуто с размахом и с замахом на какой-то неведомый стиль, «украшено архитектурою». Кровля щипцовая, выполнена из ребристой стали, выкрашена зеленой краской. Окна сдвоенные с рельефными наличниками. С трех сторон здание охватывает крыльцо-веранда, крыша которого подперта неокоренными бревнами хвойных пород. В центре от бетонной дорожки на веранду ведут бетонные ступени.
На верхней ступеньке двое. Глядят на приближающегося Ландсмана. Две могучих бороды, но без пейсов. Ни черных рейтуз, ни черных шляп. Тот, что слева, молод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121