Он еврей ученый и любит, чтобы мысли текли упорядоченно.
– Его звали Менахим. Мендель. Ему… было… тридцать восемь, на год старше он, чем ты, детектив Шемец, а день рождения тот же, пятнадцатое августа, так? Да, да, я знаю. Здесь, здесь все документы хранятся. – Он постучал согнутым пальцем по лбу. – Карта Иерихона, детектив Шемец, и карта Тира.
При этом дед ненароком скинул кипу на пол. Нагнувшись, чтобы ее поднять, он осыпал пол пеплом, рухнувшим с одежды.
– Ох, и умный был мальчишка! Лет в восемь-девять он уже читал на иврите, арамейском, еврейско-испанском, латинском, греческом. Самые сложные тексты, самые запутанные, спорные случаи. Уже в этом возрасте он играл в шахматы сильнее, чем я в лучшие свои годы. Поразительная память на записи. Записанную игру он читал только раз и после этого восстанавливал на доске и в голове. Потом Мендель подрос, на игру не оставалось много времени, и он работал с партиями в голове. Наизусть помнил три-четыре сотни партий, которые ему больше нравились.
– То же самое я слышал о Мелеке Гейстике, – вставил Ландсман. – Подобный же склад ума.
– Мелек Гейстик… – скривил губы Цимбалист. – Мелек Гейстик был чокнутый. Он и играл-то не по-человечески, так люди не играют. У Гейстика был настрой гусеницы на листе тутовника. Ему бы жрать да жрать, он играл, чтобы тебя съесть. Грубо играл. Грязно. Подло. А Менделе совсем другой. Он для сестренок игрушки делал, куколок из тряпочек и булавок, кукольный домик из коробки из-под хлопьев. Пальцы в клею, в кармане булавка с кукольной головкой… Я ему огрызки бечевки для волос давал. Восемь сестренок маленьких души в нем не чаяли. Ручная утка за ним бегала, как собачонка. – Уголки губ Цимбалиста поползли вверх. – Верьте или нет, но я однажды устроил матч между Менделем и Мелеком Гейстиком. Ничего сложного, Гейстик всегда в долгах, за деньги сыграл бы и против пьяного медведя. Менделе двенадцать, Гейстику двадцать шесть. Как раз перед тем, как он стал чемпионом в Ленинграде. Они сыграли три партии в задней комнате моего заведения, на Рингельбаум-авеню. Ты помнишь мой тамошний лабаз, Берко. Я предложил Гейстику пять тысяч баксов за матч. Менделе выиграл в первой и в третьей. Вторую он играл черными и свел вничью. Гейстик, конечно, не возражал, чтобы о матче никто не узнал.
– Почему? – живо заинтересовался Ландсман. – Почему надо было держать все в секрете?
– Из-за парня. Из-за этого парня, которые погиб в отеле на улице Макса Нордау. Не слишком хороший отель, полагаю.
– Ночлежка, – бросил Ландсман раздраженно.
– Кололся?
Ландсман кивнул, и секунды через три Цимбалист кивнул тоже.
– Да… Да, конечно… Причина, по которой о матче следовало помалкивать… Причина в том, что парню не разрешалось играть с посторонними. Но отец его все же пронюхал об этой встрече. Для меня радость несказанная. Мой бизнес – его хаскама, его личное разрешение. Несмотря на то что жена моя приходится ему родственницей, он чуть было не слопал меня живьем.
– Отец, профессор… Его отец – Хескел Шпильман, – вмешался Берко. – Вы это не упомянули. Этот убитый на фото – сын вербоверского ребе.
Ландсман вслушался в тишину заснеженного острова Вербова, в тишину уходящего дня и уходящей суетной недели, готовой погрузиться в пламя пары зажженных субботних свеч.
– Да, Мендель Шпильман, – открыл рот Цимбалист после продолжительного молчания. – Единственный сын Хескела. Близнец его родился мертвым. Потом это истолковали как знамение.
– Знамение чего? – спросил Ландсман. – Что он вундеркинд? Что он умрет в задрипанной унтер-штатской ночлежке?
– Нет-нет… Кто мог такое вообразить…
– Слышал я… Говорили… – начал Берко и тут же замолк, глянув на Ландсмана, как будто опасаясь его неадекватной реакции. – Мендель Шпильман… Бог ты мой… Сложно было кое-чего не услышать.
– Да, болтают многое, – подтвердил Цимбалист. – Чего только ни болтали, пока ему не исполнилось двадцать лет.
– Да – что такое болтают? – вскинулся Ландсман, переводя взгляд с одного на другого. – О чем вы слышали? Раскалывайтесь, черт бы вас побрал!
14
И Цимбалист раскололся.
Он рассказал о женщине, своей знакомой, умиравшей от рака в городской больнице Ситки в 1973 году. Женщина эта дважды овдовела. Первого ее мужа, игрока, карточного шулера, пристрелили штаркеры в Германии, еще до войны. Второй супруг ее служил у Цимбалиста проволочной шестеркой: ставил столбы и натягивал провода. Проводом его и убило, оголенным, некстати порвавшимся проводом линии электропередачи. Цимбалист выделил кое-какие средства для поддержки семьи погибшего, при передаче которых с вдовой и познакомился. Что ж странного, что они почувствовали слабость друг к другу… Оба уже вышли из возраста дурацких эмоциональных всплесков, так что всплески их выражались вполне разумно, незаметно. Она – стройная брюнетка, привыкшая умерять свои аппетиты. Связь осталась секретом почти для всех окружающих, главное – для мадам Цимбалист.
Чтобы посещать свою пассию в больнице, Цимбалист прибегнул к уловкам, взяткам, подкупу персонала. Он спал на полотенце под ее кроватью, смачивал ее растрескавшиеся губы и горячий лоб, вслушивался в бормотанье часов на стене палаты, минутная стрелка которых беспокоилась, дергалась, рубила в лапшу остаток жизни. Утром Цимбалист уползал в свой лабаз на Рингельблюм-авеню, а жене рассказывал, что там и заночевал, чтобы не беспокоить ее храпом. Там он дожидался прихода парня.
Почти каждое утро после молитвы и учебных занятий Мендель Шпильман приходил, чтобы сыграть в шахматы. Шахматы дозволялись, хотя вербоверский раббинат и, следовательно, община рассматривали их как пустую трату времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121