Историческое сознание народа не довольствуется только хранением "пред
аний
старины глубокой". Практически всегда находятся местные
достопримечательности, природные образования, топонимы, не охваченные

устной историей, но вызывающие любопытство: как это возникло? почему так

называется? И народная мысль искала ответы, восполняя эти пробелы в
исторической памяти выдуманными версиями. Если придумка походила на пр
авду
и была к тому же красивой, интригующей, ее начинали передавать из уст в
уста, из поколения в поколение, и спустя сравнительно короткий срок она у
же
воспринималась как предание, тянущееся из глубины веков.
К примеру, есть в Поволжье гора, которую местные жители окрестили
Лепешкой. Почему? Даже не видев этой горы, мы вправе предположить, почти не

рискуя ошибиться: за ее приплюснутую форму. Однако такое объяснение
казалось, видимо, слишком прозаическим, будничным, и обитатели тех мест
рассказывают совершенно иное: гору прозвали Лепешкой потому, что когда-т
о с
нее Стенька Разин сбрасывал ограбленных им купцов, "они и разбивались в
лепешку". Спору нет, соблазнительно связать местное название с известной

личностью прошлого. Благодаря этому родной край приобщался к "большой"
истории. Потому-то, скажем, о пребывании Петра 1 "вспоминали" и там, где он
никогда не был, любое старинное оружие на Урале пытались объявить
пугачевским, а основателем практически каждой станицы на Дону называли

Ермака Тимофеевича.
Тот же принцип лежит в основе преданий о Соловье-разбойнике: берется
местное название, перекликающееся с именами собственными в былинном сю
жете,
и утверждается, что как раз в этих местах и находились владения Соловья.

Три таких утверждения - относительно Языкова, курской Соло-вейнЯ и
украинской Соловиевки - явно не могут быть истинными. Почему же мы должны

доверять четвертому, абсолютно однотипному с ними "воспоминанию" о заста
ве
Соловья в районе Карачева? Только из-за близости тамошних Девяти Дубов и

реки Смородиновки к местам, указанным в былине? Но ведь сама эта близость
и
могла подтолкнуть местных жителей к предположению, что действие знамен
итой
былины разворачивалось некогда в их краю.
Доказать же, что подобные рассказы и впрямь дошли до нас со времени тех
событий, ничем пока нельзя. По справедливому замечанию крупнейшего знат
ока
былин А.М.Астаховой, "названия реки и села могли возникнуть и в более
позднее время, а самый факт существования в старину чисто местных предан
ий
о Соловье-разбойнике не установлен".
Так что вопреки первому впечатлению надежных географических ориентир
ов у
нас мало. Собственно говоря, полного доверия заслуживает только один:
Брынские (Брянские) леса, без дальнейшей конкретизации места. Но и этого,

как мы сейчас увидим, достаточно, чтобы сделать кое-какие выводы об
исторической сущности Соловья-разбойника.
Брынские леса - это часть обширной территории, которую в период
формирования древнерусской государственности населяло племя вятичей.

Географическое положение земли вятичей предписывало ей стать связующи
м
звеном между "центром" и северо-восточными "окраинами" нарождающегося
государства. Однако в реальной жизни долгое время было иначе. Наш видный

историк В.О.Ключевский отмечал: "До половины XII в. не заметно прямого
сообщения Киевской Руси с отдаленным Ростово-Суздальским краем. ...Когда

ростовскому или муромскому князю приходилось ездить на юг в Киев, он еха
л
не прямой дорогой, а делал длинный объезд в сторону". Путь обычно лежал
через верховья Волги и Смоленск. Почему же княжеские дружины так
старательно огибали владения вятичей? Вряд ли причиной были только
труднопроходимые дебри и болота. Ведь для купеческих караванов земля
вятичей и в те годы была "проницаема". Через нее уже с IX века проходил
торговый путь, связывавший Киев с Волжским Булгаром. Поднявшись вверх по

Десне, купцы волоком переправляли свой груз в верховья Оки, а по ней
попадали в Волгу. Но то что удавалось мирным торговцам, очень нелегко был
о
осуществить людям, приходившим сюда с другими намерениями...
Исследователи давно обратили внимание на красноречивую фразу в "Поучен
ии"
Владимира Мономаха. Перечень своих походов он начинает так: "Первое, к
Ростову вдох, сквозе вятичи, посла мя отець..." (Князь был в ту пору еще
отроком.) Читатель сразу чувствует, что слова "сквозь вятичи" - не просто
уточнение маршрута; Мономах и на склоне лет был горд тем, что к Ростову он

тогда шел не окольным, а прямым путем. Аналогичный оборот мы встречаем в

тексте "Поучения" еще дважды, и каждый раз он несет в себе недвусмысленную

эмоциональную нагрузку. "И пройдох сквозе половечьскыи вои (половецких

воинов), бьяся, до Переяславля..." - сообщает князь в одном случае.
Вспоминая другой яркий эпизод своей жизни, он рассказывает, как с неболь
шой
дружиной "и с детми и с женами" ехал "сквозе полкы по-ловьчские", а половцы
"облизахутся на нас акы волци", но не посмели напасть, и русичи "неврежени"

добрались до места назначения. О препятствиях, которые чинились во время

его первого похода в земле вятичей, Владимир Мономах даже не находит нуж
ным
говорить, очевидно, полагая, что не только его современникам, но и
потомкам, которым адресовано "Поучение", и без того понятно, чего это стоит

- проехать "сквозь вятичей"...
Действительно, вятичи дольше и упорнее других восточнославянских плем
ен
сохраняли свою обособленность, сопротивляясь властным притязаниям кие
вских
князей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25