Кажется, мы

добились принципиальной ясности в вопросе о происхождении фигуры
Соловья-разбойника. Грубо говоря, удалось понять, как из Змея могли сдела
ть
Соловья. И вот тут-то, в последнем звене логической цепочки, вдруг
возникает труднопреодолимое препятствие.
Ранее у нас уже был повод отметить, что образ соловья-птицы никак не
вяжется с боевой ситуацией. Теперь есть смысл продолжить эту тему.
Соловьиное пение и вообще соловей ("соловейка", "соловейчик", "соловушка")
традиционно вызывают к себе только положительное отношение. Сравнение
с
соловьем было лучшей похвалой певцу, поэту, проповеднику. Историк
В.Н.Татищев писал о легендарном жреце Богомиле, который "сладкоречив рад
и
наречен Соловей"; такого же "почетного звания" удостоился от создателя
"Слова о полку Игореве" великий песнетворец Боян. В народной песенной
лирике соловей передает своим пением девушке весточку от милого, но
смолкает, когда горюет невеста. В обрядовых песнях соловей, вьющий гнезд
о,
символизирует строителя дома, устроителя семейного очага... Словом, труд
но
найти птичий образ, который так мало подходил бы на роль чудовища, злодея,

страшного врага земли Русской. В отличие от Соловья Будимировича, былинн
ая
роль коего созвучна образам народной поэтики, фигура
Соловья-разбойника находится в разительном противоречии с "репутацией"

соловья, установившейся в бытовом и поэтическом сознании. Само имя
Соловей-разбойник, если вдуматься, - оксюморон, парадоксальное сочетание

несовместимых понятий, что-то вроде "живого трупа" или "горячего льда".
Любопытная психологическая деталь: на эту парадоксальность до сих пор

обращали внимание - по крайней мере, печатно - только нерусские
исследователи нашего эпоса. Очевидно, требуется чуточку "отстраненное" и

достаточно "взрослое" знакомство с образом, который для нас с вами привыч
ен
с детства, чтобы по-настоящему ощутить заложенную в нем противоречивост
ь и
удивиться: почему соловей стал разбойником?
Именно так поставил вопрос в 1865 году немецкий ученый К.Марте. Должно
быть, рассудил он, соловьиные трели, доносившиеся "в поздний час из
глубокого лесного мрака", наводили на русских страх, потому что леса были

полны разбойников. Это наивное объяснение спустя несколько лет справед
ливо
высмеял видный хорватский славист В.Ягич. Но и его не оставлял в покое
вопрос, "как же русский народ пришел к тому, чтобы приписать безобидному

соловью столь ужасно-отвратительную роль, какую играет Соловей в эпосе".

Увы, гипотеза, предложенная самим Ягичем, - будто бы прототипом
Соловья-разбойника, как и Соловья Буди-мировича, был библейский Соломон,

имя которого народ переделал в "птичье", - ненамного убедительнее
раскритикованных им домыслов. Проще всех поступил уже упоминавшийся
А.Александер. Отметив, что "выбор имени Соловей в данном случае создает
эффект оксюморона", американский профессор даже не попытался это как-ниб
удь
объяснить.
Найти объяснение действительно нелегко. И все-таки попробуем. Я думаю, на

выбор имени, точнее, образа конкретной птицы, решающее влияние оказал вы
бор
свиста в качестве оружия нового персонажа. (Следует заметить: несмотря н
а
"трехголосие" Соловья-разбойника, сказители прекрасно понимали, что глав
ным
в этой звуковой гамме является свист; при забывании формулы многозвучия

упоминался только он.) Ну, а с кем из живых существ мог ассоциироваться
такой персонаж в первую очередь? Конечно же, с соловьем, который ничем,
кроме своего свиста, и не знаменит. Напомню, что к этой ассоциации
подталкивал и образ голосистого - может быть, даже многоголосого - Дива в

"птичьей" позиции и еще более образ соловья на вершине мирового дерева.
По-видимому, соблазн использовать гармоничную связку понятий
"свист/соловей" для создания нового персонажа оказался столь велик, что в

глазах неизвестных нам творцов мифологического эпоса он перевесил рис
к
войти в противоречие с миролюбивым характером соловья. И творческая
дерзость в данном случае оправдала себя сполна. Благодаря ей появилась н
е
очередная вариация Змея - возник образ свежий, яркий, восхищающий
мастерством его "выделки". Заложенная в нем идея лишний раз доказала свою

плодотворность, когда спустя какое-то время мифологический Соловей пер
ежил
свое второе рождение, став исто-рико-эпическим Соловьем-разбойником,
который жил в народной памяти много столетий.

СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ

Удивительно, но факт: главная тайна Соловья-разбойника ученых практиче
ски
не беспокоила. Если из всего написанного об этом персонаже можно состави
ть
приличный сборник, то все, что написано за полтора века о свисте Соловья,

уместилось бы, пожалуй, на одной странице. Причем в большинстве своем это

замечания, сделанные вскользь, мимоходом, но весьма уверенные по тону.
Наличия здесь серьезной проблемы не ощутил или, по крайней мере, не
обозначил никто. По-существу, исследовать ее приходится впервые.
Картина свиста Соловья-разбойника дается в былине трижды. Сначала о
страшных последствиях свиста предупреждают Илью черниговцы, затем Сол
овей
демонстрирует свою мощь, пытаясь остановить богатыря в Брынском лесу, и

наконец очевидцами действия свиста и его жертвами становятся киевляне.

Соответственно, мы имеем возможность оценить, как соловьиное оружие вли
яло
на природу, строения, людей, а также на коня Ильи Муромца.
Насколько можно сегодня судить об истории текста былины (обоснование э
той
реконструкции, интересное только фольклористам, я вынужден буду всякий
раз
опускать), действие свиста Соловья на природу первоначально описывалос
ь
так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25