Тем более -- пожилой старушке.
Поэтому опытная старушка начинает переходить на красный. Когда вспыхивает
зеленый свет, она еще только на середине. А когда снова вспыхивает красный
свет, она мысленно уже прощается с белым.
Мы с Хелен садимся а автобус. Обычный рейсовый автобус. Но датский. Внутри --
ковровые дорожки.
В Дании входишь в автобус только после того, как пробьешь компостером
специальную картонку. На ней указан час, когда ты вошел. И этот битый час можно
ездить бесплатно на всех автобусах города. Правда, транспорт, хоть и лучше, чем
у нас, но дороже.
На следующей остановке входит датская старушка. Я, как джентльмен, встаю и
уступаю ей место:
-- Сит даун, плиз, мамаша!
Весь автобус оборачивается и смотрит на меня, не как на джентльмена, а как на
донкихота.
Оказывается, в Дании джентльмены никому не уступают место, потому что там места
хватает всем.
Я вспоминаю наши венгерские автобусы.
Наши автобусы -- как мужчины у женщины: то нет ни одного, а то вдруг появляется
сразу несколько.
Наш автобус -- это клубок проблем: сначала его никак не дождаться, потом не
влезть, а потом не вылезти.
Летом он, душегуб, отапливается, а зимой -- нет, и стекла выбиты. Но зато крыша
протекает очень редко: только -- когда идет дождь. Еще проблема -- купить
талоны. Потом проблема -- их прокомпостировать. Потому что давка такая, что
могут прокомпостировать все что угодно, но только не талон. И пока на этом
автобусе доберешься до работы, устаешь так, что на работе только отдыхаешь.
В общем, с нашим автобусом лучше не связываться. Быстрей -- пешком.
* * *
Они нас не понимают. Мы говорим:
-- У нас все дорого.
А они говорят:
-- У вас все дешево! Путешествие из Петербурга в Москву стоит всего
полдоллара!
Я интересуюсь ценой автомобиля. Оказывается, их автомобиль стоит столько же,
сколько наш магнитофон. Их магнитофон стоит столько же, сколько наши туфли.
Туфли стоят, сколько наши колготки. Колготки -- сколько полиэтиленовый мешок.
Полиэтиленовый мешок не стоит ничего.
То, что производят в Дании, -- не самое лучшее в мире, но то, что в Дании
продают, -- самое лучшее, что в мире производят.
Им непонятны наши разговоры -- когда наш продавец спрашивает нашего
покупателя:
-- Что вы хотите купить?
-- Ничего.
-- К сожалению, ничего нет.
-- Спасибо.
-- Приходите завтра.
-- Что-нибудь будет?
-- Нет, ничего.
-- Хорошо, я зайду.
Чем большее количество рук проходят наши полезные ископаемые, тем хуже для
нас. Железная руда -- отличная. Железо -- уже хуже. Телевизоры -- совсем
плохие. Взрываются на самом интересном месте. Наверно, их делают на военных
заводах.
Социализм показал, как много может человек, но как мало -- коллектив. Хотя
коллектив при социализме ставится выше человека.
В нашем социалистическом государстве индивидуальный труд оказался намного лучше
компанейского. Вот у капиталистов компании -- "Адидас", "Сони", "Дженерал
моторз"! Но зато у нас есть отдельные личности в искусстве и науке, которые
уравновешивают нашу безликость в остальном.
Мокрое утро Копенгагена. Здесь надо отложить авторучку и взять акварельные
краски.
Хелен шагает -- как Петр Первый. Ноги в крикливых рейтузах распахивают длинное
пальто, как конферансье -- занавес.
Тонкие губы ни о чем не спрашивают. Только -- ответ на ваш немой вопрос.
На стене вдруг вижу родную российскую надпись -- "Beatles". Музыка
объединяет всех, кроме соседей.
Наше искусство они знают плохо.
Спрашиваю их:
-- Кого вы знаете из советских писателей?
-- Достоевский и Лев Толстой.
-- А -- из артистов?
-- Михаил Горбачев.
Горбачева в Дании знают все. Он -- на обложках, майках, штанах. Правда, в
редакции одной газеты я видел плакат: на фоне советских танков и вертолетов в
афганской пустыне -- Михал Сергеич, раздетый по пояс, в руке пулемет, на лбу
черная повязка, и подпись -- Рэмбо.
Но тут, думаю, они ошиблись: рисовать надо было Брежнева.
Вот она -- драма советской жизни: сначала на политическую арену вышел сценарист
героической пьесы, потом режиссер трагедии, потом танцор, потом клоун, потом
два статиста и, наконец, -- артист!
Наша жизнь им непонятна. Как, впрочем, и непонятна нам самим. Просто опыт
позволил нам приспособиться к нашей жизни. Наш долгий опыт -- к нашей недолгой
жизни. На Западе до сих пор считают, что коммунальная квартира и совмещенный
санузел -- это аттракционы в парке отдыха, нечто вроде пещеры ужасов и комнаты
смеха. Наша реальность -- для них фантастика. А их реальность -- фантастика для
нас.
В Дании любят абстракционизм. Абстрактные работы -- в офисах и квартирах.
Музей современного искусства в пригороде Копенгагена.
Главное -- не повесить картину вверх ногами. Зритель-то не заметит, а автор
может обидеться.
Вторая трудность -- придумать название. Название абстрактной картине
придумываешь дольше, чем ее пишешь.
Третья трудность -- цена. Назначишь слишком высокую -- никто не купит. А
назначишь слишком низкую -- подумают: мазня.
У нас абстракционизм не развит. Потому что у нас вся жизнь -- абстракция. О
том, что съел, узнаешь на другой день. О том, что человек жил, узнаешь из его
некролога. Правительство говорит абстрактно, а народ конкретно. Правительство
говорит: "Невиданный урожай", -- а народ уточняет: "Невидимый". Правительство
говорит: "Свиная отбивная", -- а народ уточняет: "Это картошка, отбитая у
свиньи". Правительство говорит: "Подоходный налог", -- а народ уточняет: "Это
налог на то, что ты еще не подох". Правительство говорит: "Говорит Москва!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19