Возвращается Алиса, прыгает ко мне, бесстрашно обнюхивает обидчика, у
того еще дергается хвостик, но он решил не связываться с кошками. Больше
никогда! Молодец, Хрюша, новый холостяк.
44. Все обращается в воду...
Большой, рыжий с туповатой мордой Полкаша забежал в подвал. Я за ним, и говорю в
темноту - "уходи..." Молчание, где-то ручейком вода, буравит вязкую разбухающую
землю... В темноте, один, не решится напасть на кота... Выхожу на кружевной,
дырчатый от редкого дождя снег. Он выбегает с другой стороны дома, пробежал
подвал насквозь. Иду вокруг дома и натыкаюсь на остромордую сучку. Запустил в
нее снежком, она, прижав уши, прочь... С неба падает что-то мелкое, беловатое и
холодное, и тут же обращается в воду. Но все равно я рад - не холодно и не
скользко, и котам пока неплохо живется. И двери в подвале пока что целы.
Воскресенье, пятнадцатое декабря, вода сверху и снизу, жизнь копошится около
нуля.
Я уже говорил, расхотел быть человеком, и с тех пор присматриваюсь к жизни, к ее
разным формам. Не хочу умирать, мечтаю стать другим. Какое мне дело, возможно -
невозможно!.. Иногда мне хочется быть деревом, жить долго, замирать на время,
потом снова оживать... Или другим осязающим мир существом... Пока нет картин, я
не верю зрению, осязание кажется мне прочней и долговечней. Осязаемый мир
устроен основательней. Глаз обманывается недолгими красотами, от них только
тоска, боль, потому что нет слияния с жизнью, а только отдаление и разобщение -
ведь глаз это окно, мы по одну сторону, все остальное по другую. Когда трогаешь
пальцами, такого отдаления нет. Самое незыблемое и родное - прикосновение.
Недаром преступниками становятся дети, которых мать не прижимала к груди... Но
когда появляются пятна, я вспоминаю про глаз, единственное окно, которым
обладаю, и из своей оболочки смотрю, смотрю, и не могу насмотреться. Там за
окном почти все чужое, но удивительно задевающие случаются картинки...
Несколько котов и кошек - круг моей жизни. Здесь мы с ними переживаем зиму,
кормимся, греем друг друга, иногда пишем картины. Только тут я вижу свет и цвет,
когда они исчезают вокруг нас. Во мне созревает нарыв, он требует оттока.
Говорят, это называется творчеством. Мне кажется, это болезнь на почве
недостатка тепла и света.
Появился Макс, лохматый, глупый и оживленный. Стоит под балконом, смотрит
наверх... Ну, давай! Я вижу, как он напряженно вглядывается в меня, он пытается!
Я не могу смотреть на это без боли, калека-человек вызывает жалость, но гораздо
страшней, если калека - кот. Жизнь людей многообразней, легче найти замену тому,
что теряешь, а кот... он должен быть здоров, иначе не выживет. Что он без меня
будет делать, Макс, если не способен сообразить, как запрыгнуть на второй
этаж?.. Нет, не может, надо идти за ним... Я вспомнил, как Люська ползла ко мне
по кирпичной стенке. Малыш Костик наблюдал за ней и сделал гениальный вывод -
зачем стенка, если рядом деревце?.. Вот и сам Костик, повзрослевший, тучноватый,
карабкается по своему дереву ко мне. А Хрюши нет.
45. Скользко...
Темно, бесконечный снег машет и машет крупными липкими хлопьями... Я иду, мне
скользко, жарко, слезы из глаз, особенно из левого, как у Хрюши, это надоедает.
Вспомнил и пожалел толстяка Клауса - каково ему пробираться по такому месиву?..
Я похож на них всех вместе - толстый, неуклюжий, как Клаус, ноги как у Стива,
глаза как у Хрюши, а хвоста и вовсе нет...
Пришел - и никого. Двери подвала распахнуты, на мои крики выбегают собаки, та же
троица. Большой рыжий задержался, между нами нет вражды, им еще хуже, чем котам.
Все трое обосновались в комнате, где с таким удовольствием полеживал Клаус.
Сегодня котов нет и в помине, гуляет ветер... Надо искать своих. Оказалось, что
дома четверо, нет Хрюши и Люськи. Опять Хрюша! Долго звал, искал в подвальной
темноте, заглядывал во все щели... Наконец, он появляется, изжеванный весь,
вымазанный в белом... Сидел под потолком. Взял его на руки - цел, но дрожит.
Попили с ним молочка, и я вышел за Люськой. Битый час бродил по сугробам,
наконец, слышу ее голосок. Высоко на дереве наша Люся. Пришлось ободрять и
упрашивать, прежде чем решилась вернуться к нам. Добралась до нижней ветки, в
двух метрах от моей головы, и взвыла, прыгать не хочется. Тут уж я не стал ей
помогать, повернулся и пошел. Краем глаза вижу - собралась и прыгнула, по шейку
погрузилась в лохматый снег. Выскочила сияющая, повернула к балкону. Хочет
вскарабкаться наверх сама, а не плестись со мной по лестницам. Что ж, попробуй,
но это нелегко, все пути занесло высоким рыхлым налетом, не видно, где край. Она
решилась, прыгнула, и пошла... ноги соскальзывают, пушистые штаны в снегу...
Четыре ноги - прелесть! Скрылась дома, а когда я пришел, доедала остатки
завтрака, полизала миску, в которой было молоко, смотрит на меня. Знает, у меня
всегда что-нибудь найдется...
46. Семнадцатое, разбавленное молоко...
Снег надолго, к моему балкону пробираются только большие и смелые. Я вижу мир с
высоты их роста - холодные громады выше головы... По снежным холмам пробирается
в мохнатых штанах Макс, шерсть заросла ломкой белой корочкой, усы заиндевели.
Вижу, Хрюша бежит от девятого, хвостик опущен, он озабочен, расстроен... Увидев
меня, хрипло завопил, пошел сыпать проклятиями - на снег, холод, собак - второй
день не пробиться к дому... Я взял на руки плотное теплое тельце, он утих, но
временами всхлипывал, ворчал и дергался от возмущения. Еды никакой, но мы все
равно сидели с ним, и он подставлял мне уши и шею.
Дома Алиса, разумница-старушка, как я называю ее с уважением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48