И его оригинальность, и своеобразие, и невероятная, просто какая-то нечеловеческая память, и способность усваивать новые знания, и его увлечение астрологией и некоторыми другими вещами, которые в то время назывались «буржуазными штучками» и «отрыжкой капитализма»… Все это укладывалось в картину шизоидной личности. И я поверила.
Я не оправдываюсь сейчас, я хочу сказать совсем о другом… — Она тяжело вздохнула и впервые за все время разговора подняла глаза на мужа и сына. — Я действительно очень его любила. И я действительно боготворила его. И вот уже без малого тридцать лет я живу с сознанием, что обожала и боготворила чудовище, убийцу детей. Мне стыдно за свою любовь. Я отвратительна сама себе. И сегодня я вдруг поняла, что больше не могу. Я больше не хочу этого стыда. Я устала от отвращения к себе самой. И если есть хоть малейшая надежда покончить со всем этим, я прошу вас, дорогие мои, любимые мои Андрюша и Костенька, давайте сделаем это. Помогите мне. Пожалуйста.
И вот тут она наконец заплакала. Очень тихо и очень горько. Слезы лились по щекам, стекали по подбородку и капали в чашку с чаем.
— Мам, соленый чай — это невкусно, — попробовал пошутить Андрей, чтобы, как выражался Костя, «снизить уровень полемики».
Константин Викторович одобрительно посмотрел на него и едва заметно подмигнул.
И снова Андрей никак не мог уснуть, хотя и комната была его, а не чужая, и за стенкой спали мама с Костей, а не посторонний человек, и диван был привычным и удобным.
Неужели и вправду этот Личко был не чудовищным детоубийцей, а талантливым, неординарным человеком, которого любила и боготворила мама? Неужели у него, Андрея Мусатова, могут появиться основания гордиться своим отцом? Не стыдиться его, а уважать? А если старый доктор ошибается?
Если Личко и впрямь был сумасшедшим, если он и в самом деле убивал и насиловал маленьких детей? Андрей займется выяснением обстоятельств, он примерно представляет уже, с какого конца браться за дело, и выяснится, что все было именно так, как написано на тех страшных листках папиросной бумаги, которые Лев Яковлевич Юркунс заставил-таки его взять с собой. И что тогда с этим делать? Ничего не выяснять, сказать себе: «Юркунс прав, Олег Личко ни в чем не виноват, произошла чудовищная ошибка, сломавшая жизни нескольких людей», — и на этом успокоиться и закрыть тему. Может быть, так и поступить?
Он услышал тихий шорох, шаркающие шаги прошелестели мимо двери комнаты Андрея. Это Костя идет на кухню. Андрей никогда не путал Костины шаги и мамины, потому что Костя дома носил шлепанцы без задников, а мама никогда никаких шлепанцев не признавала, она носила тонкие матерчатые закрытые тапочки, в которых ходила совершенно бесшумно. Андрей откинул одеяло, сполз с дивана и выскользнул из комнаты.
— Ты чего? — вполголоса, чтобы не разбудить мать, спросил он, увидев Константина Викторовича, неподвижно сидящего за столом в просторной кухне.
— Да так… Не спится что-то. Давай чаю, что ли, выпьем, — предложил тот.
— Давай.
Андрей нажал кнопку на электрическом чайнике, достал из шкафа чашки.
— Что ты решил? Будешь заниматься этим делом? — спросил Константин Викторович.
— Не знаю. Не могу решить. Если результат будет положительным, это хорошо для всех. А если он окажется отрицательным? Если Юркунс ошибается?
— Тогда ничего не изменится, — пожал плечами Константин Викторович, — все останется, как есть. Что ты теряешь?
— Многое. Надежду. Пока мы еще ничего не выяснили, мы можем просто сказать себе: Юркунс прав, а Личко не виноват. А вдруг потом мы этого сказать не сможем?
— Андрюша, Андрюша, — Мусатов слабо улыбнулся, — как это похоже на тебя. Закрыть глаза и сделать вид, что проблемы не существует. Кажется, твой доктор тебе все объяснил насчет проблемы, загнанной внутрь, а ты не сделал никаких выводов.
— Но тут совсем другое дело!
— Да то же самое дело, Андрюша, то же самое. Ты когда-нибудь задумывался о том, что ты всю жизнь называл меня Костей, а не папой?
— А ты обижался?
— Да нет же, не об этом речь. Речь сейчас о том, почему ты не называл меня папой. Можешь ответить, почему?
— Потому что я знал, что ты не папа. Мне было девять лет, когда ты вошел в нашу семью, я уже все понимал, и откуда дети берутся — тоже знал.
— Нет, Андрюшенька, это ты можешь сам себе рассказывать, а мне не надо. Ты снова загоняешь проблему вглубь, вместо того чтобы посмотреть ей в глаза. Если ребенок хочет, чтобы у него был отец, как у всех, если ему нравится избранник его матери, то нет ничего более естественного, чем называть этого человека папой. Более того, ребенок испытывает невероятное наслаждение оттого, что теперь может вслух произносить это слово, обращаясь к конкретному взрослому мужчине. Ты хотел, чтобы у тебя был отец, это предопределено на генетическом уровне, твой старый психиатр все тебе про это объяснил. И я тебе нравился, иначе у нас не сложились бы такие отношения, какие сложились. Так почему же ты никогда не называл меня папой, а?
— Не знаю, — пожал плечами Андрей, разливая в чашки кипяток, — не называл — и все. И какое это имеет значение?
— Огромное. Это означает, что уже в детстве, уже в свои девять лет, ты подсознательно хотел называть папой только своего родного отца, биологического. Того, от кого тебя родила мама.
— Да перестань, Костя! Ну что я мог соображать в девять-то лет! Какое подсознание? Откуда оно возьмется у девятилетнего пацана?
— Не говори ерунды. Ты — превосходный инженер, специалист по нефтяным вышкам, не спорю, но в психологии ты, уж прости меня, полный профан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22