— Мне совершенно неинтересно, что там писал в своих тетрадках этот псих. Мне нужна справка, на основании которой мне выдадут свидетельство о смерти, свидетельство я отнесу в посольство США и получу визу, чтобы уехать на пять месяцев на стажировку.
Все. Больше мне ничего не нужно и неинтересно. Даже если Олег Петрович не был сумасшедшим, даже, в конце концов, если он и убийцей не был, то какое это теперь имеет значение? Для меня, во всяком случае, — никакого. Я не Андрей Олегович Личко, я — Андрей Константинович Мусатов, и мне нет дела до бессвязной писанины несчастного милиционера, которого во времена советской власти запихнули в психушку и залечили до полного разрушения личности. Нет мне никакого дела, нет, нет!!!»
Но вместо этого он почему-то ответил:
— Конечно, интересно, Лев Яковлевич.
Но обмануть доктора Юркунса оказалось не так-то про сто. Он, казалось, прочел невысказанные мысли Андрея по тому что недобро усмехнулся.
– Не уверен, голубчик. Мне кажется, вы лукавите Трагическая история Олега Петровича, похоже, оставила вас равнодушным. Но я все равно расскажу вам то, что собирался даже если вам это не нужно и не интересно. Как знать, возможно, ваше отношение к этой истории со временем изменится, и тогда то, что я вам расскажу, может оказаться полезным. Так вот, в писаниях Олега Петровича постоянно повторялись две фразы. Первая: «Если бы знать, почему Лена так поступила». Или, как вариант: «Не понимаю, зачем Лена это сделала. Мне кажется, если я это пойму, то пойму и все остальное». И вторая фраза: «Все дело в Группе. Мне кажется, это единственное объяснение». Причем слово «Группа» во всех случаях было написано с заглавной буквы. Ну вот, кажется, и все. Больше мне нечего вам сообщить, Андрей Константинович. А вы, голубчик? Ничего спросить не хотите?
На этот раз ответ «не хочу» даже не пришел Андрею в голову. Ему стало интересно, как интересно бывает дочитать до конца детективный роман, чтобы узнать, кто же все-таки преступник, хотя ни один из персонажей не вызывает ни малейшего человеческого интереса.
— А кто такая Лена? И что это за группа с заглавной буквы? Вы что-нибудь об этом знаете? — спросил он.
— Насчет группы — ничего, — развел руками Лев Яковлевич. — А вот что касается Лены — тут у меня есть кое-какие соображения. Вы, конечно, не знаете, но я вам скажу: когда человека направляют на принудительное лечение в психиатрическую больницу, вместе с медицинской картой обязательно прикладывают копию постановления суда.
— Ну, это понятно, — пожал плечами Мусатов. — Должен же быть документ, на основании которого человека помещают в больницу. Почему вы думаете, что я этого не знаю.
— А вы знаете, как выглядит это постановление? — хитро прищурился Юркунс.
– Ну как… Обычно выглядит. Бумажка, официальный бланк с реквизитами, все такое.
— Ой, боже мой, — старый доктор снова расхохотался, — как же вы молоды, голубчик, как же вы молоды! Неужели вы всерьез полагаете, что тридцать лет назад жизнь была такой же, как сейчас? Какие бланки? Какие реквизиты? Бог с вами, окститесь! Вы хоть примерно представляете себе принципы ведения делопроизводства в те времена, когда не было компьютеров, а ксероксы были большой редкостью и все до единого стояли на учете в милиции, и для того, чтобы сделать копию одной-единственной никому не нужной бумажки, нужно было получить сто пятьдесят разрешительных и согласительных подписей?
— Я не понимаю, к чему все это, — сердито буркнул Андрей, которого бесконечные упоминания о его молодости и неопытности уже стали раздражать.
Лев Яковлевич плеснул немного коньяку в опустевшую рюмку и стал задумчиво крутить ее за толстую короткую ножку.
— Не сердитесь на меня, — внезапно улыбнулся он, — я так часто говорю о вашей молодости не потому, что хочу как-то поддеть или уколоть, а только лишь для того, чтобы вы перестали, наконец, равнять прошлое с настоящим. Это разные эпохи, принципиально разные, и никакие аналогии тут не проходят. Чтобы что-то понять в той жизни, недостаточно обладать острым аналитическим умом. Нужно знать.
В частности, нужно знать, что, если подсудимый признается виновным и вменяемым, суд выносит ему приговор, а если виновным, но невменяемым, как это было в случае в Олегом
Петровичем, суд выносит постановление. Названия-то разные, и это юридически оправданно, все-таки в одном случае человек признается преступником, а то, что он сотворил, — преступлением, а в другом случае человек признается психически больным, а то, что он сделал, называется общественно опасными действиями невменяемого, но суть одна, и выглядят эти документы совершенно одинаково. И в том и в другом содержится полное описание содеянного и излагаются доказательства, в том числе и показания свидетелей, называются имена этих свидетелей. Просто в самом конце, в так называемой резолютивной части документа, в одном случае пишется: «суд приговорил», а в другом — «суд постановил», вот и вся разница.
– Ну и что? – недоумевал Андрей. – Какое это имеет отношение к нашему делу?
– О, вот вы уже и сказали: к нашему делу. Это прогресс
Так вот, копий приговоров и постановлений всегда нужно много, экземпляров десять-двенадцать, чтобы хватило для всех инстанций и заинтересованных лиц. А печатные машинки, даже самые лучшие, электрические, на обычной бумаге пробивали максимум пять экземпляров, из которых только первые три были хорошо читаемыми, а два последних — почти «слепыми». Поэтому все приговоры, решения и постановления печатались на папиросной бумаге. Первый экземпляр, как и положено, делали на хорошей бумаге, а все остальные — на папиросной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22