Высота офорта двадцать один, ширина шестнадцать сантиметров. Высящаяся пологой горой, начинающейся по всему нижнему краю рисунка, большая и светлая фигура де Йонге, окруженная сверху белым фоном, кажется изолированной от всего мира. И только выглядывающий за левым плечом портретируемого угол спинки деревянного стула хоть что-то говорит об осязаемой среде. Накинув на себя громадное, но легкое, светлое пальто, Клемент де Йонге уселся напротив нас к нам лицом и положил локоть правой руки на скрытую пальто ручку стула. Тонкие пальцы этой руки, выглядывающие из-за незастегнутого пальто на груди, свесились вниз со светской небрежностью. Левая рука в светлой перчатке опущена на закрытые пальто колени. Таким образом, обе руки находятся в покое; все остальное, кроме головы, бегло намечено. Поэтому почти все наше внимание обращено на лицо де Йонге, обрамленное сверху единственным, очень темным, слева черным пятном низкой шляпы с сильно помятыми широченными полями. Снизу лицо окаймлено большим белым воротником.
Конечно, как всегда, наш взгляд падает, прежде всего, на те места лица, где сильнее всего сосредоточена внутренняя жизнь человека - на глаза и рот. В этих острых, почти колющих глазах, внимательный взгляд которых направлен на что-то справа от зрителя, и в этих сжатых, язвительных губах, ямочкообразные вытянутые уголки которых таят в себе одновременно нечто сухо саркастическое и пышно чувственное, раскрывается перед нами удивительная индивидуальность человека, одаренного беспощадно сильным умом и богатым эмоциональным восприятием. В то же время образ де Йонге исполнен горького одиночества и безотрадного разочарования.
Новое в этом офорте по сравнению с предыдущими то, что Рембрандт понимает свою модель как бы изнутри и так выбирает внешние черты, чтобы они были в состоянии выразить своеобразие нервной внутренней жизни, пульсирующей под спокойной внешностью. Во взгляде де Йонге, в его закрытом рте чувствуется трудно сдерживаемое напряжение, и Рембрандт-психолог показывает нам не только внешнее сходство, но и саму жизнь человека. Тень от широкой шляпы, положенная не только на весь лоб, но и поверх глаз, усиливает напряжение, ибо, невольно привлекаемые этим взглядом, мы стремимся проникнуть в него сквозь полутень. И де Йонге поражает нас тонкостью душевной организации; его нервная восприимчивость почти болезненна. А легкий, почти незаметный наклон верхней части туловища и головы влево окончательно создают у нас впечатление, что этот человек готов вскочить со стула в любую минуту. И снова чувствуется его внутренняя сдержанная энергия, сила воли, которая заставляет его оставаться неподвижным. Он видит и понимает многое, очень многое, и все, что он видит, вызывает у него лишь скрытую горькую усмешку.
Эта жизнь, это внутреннее беспокойство при внешней неподвижности находит истинно живописное выражение в противопоставлении света и тени в двух последних офортных портретах, выполненных в 1656-ом году. Это портреты стариков - Яна Лютмы и Томаса Харинга. У сидящего напротив нас ювелира Яна Лютмы, в его приветливых глазах, как естественно они сужены! - таится много плутовства, жизнерадостности и свежести. То же сверкает в уголках глаз. Рот, в свою очередь, говорит об энергии и задоре. Кепи сидит несколько набекрень. Борода подстрижена характерно, залихватски. В легком наклоне массивной головы направо от зрителя опять чувствуется напряжение - и снова оно сдерживается силой, исходящей, как кажется, от мощного затылка.
Глубоко запрятанная внутренняя тревога лучше всего выражена, наверное, в одном из последних офортных портретов (высота офорта двадцать, ширина пятнадцать сантиметров). Рембрандт пользуется здесь всем богатством возможностей языка офорта и выполняет неуловимые штрихи и немыслимые по форме и отделке темные и светлые тональные пятна посредством как сухой иглы, так и протравливания кислотой. Пространство отодвигается вглубь на два-три метра, замыкаясь глухой серой стеной с решетчатым прямоугольным окном наверху. Снизу к нему растет целая темная гора - это тяжелое, черное, мерцающее серебристыми бликами бархатное платье, полностью скрывающее от нас фигуру погруженного в него сидящего напротив человека. И наверху этой горы, над прямоугольником белого воротника, попавшего в самый центр изображения, дрожит усталое, равнодушное старческое лицо, истомленное жизненными радостями и печалями.
Неуловимая светотень обрисовывает неверные черты, моделирует жидкие седые кудри, подчеркивает горизонтальные морщины на лбу и косые - на щеках, передает сухую, пергаментную кожу всего лица. Главный свет сосредоточен на воротнике и манжетах изумительно выполненной художником бархатной одежды; высохшие кисти рук безвольно и спокойно улеглись на подлокотниках. Здесь лицо, как носитель духовного выражения, не нуждается в контрастном подчеркивании, и бархатные ткани играют роль необходимого декоративного противовеса. Вся фигура словно сжилась с креслом и никогда не поднимется. Каждый смотрящий на этот гениальный портрет вновь и вновь удивляется тому, как в нем переданы дрожание, беспокойство и напряженность старости.
Здесь так много запутанного изобилия светопоглощающих и светоотражающих плоскостей в складках одежды, в тяжелой черной занавеси в верхнем левом углу, в формах изрешеченной оконной рамы над головой Харинга, что мы понимаем - нигде еще художественное намерение Рембрандта не сказывалось в офорте так ясно, как здесь. Между всеми этими предметами нет ни одного, который бы приковывал наше внимание как таковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169