С восходом солнца он вяло встал и, глухо кашлянув, поднял сухую руку:
- Беда... Мамтагир пригрел у своего очага лочей с огненными волосами. Худо будет эвенкам. Лочей надо убить, и пусть мясо их съест шаман-огонь. К эвенкам вернется счастье...
Встревоженный Мамтагир отдал Степаниду шаману. Шаман поспешно вышел из чума.
...К полудню у Белой горы Мамтагир остановил хрипевшего от быстрого бега оленя. Возле огромной высохшей лиственницы шаман уже торопливо готовил костер. Послух его собирал сучья, складывал их у корня лиственницы. К Мамтагиру подбежал эвенк, перепуганный, с изодранным в кровь лицом и руками, его загнанный олень пал. Эвенк, слизывая с губ спекшуюся кровь, торопливо заговорил:
- На старом стойбище лочи побили наших людей...
- Хой-хо!.. - встрепенулся Мамтагир, спросил в тревоге: - Много ли лочей?
Больше, чем волос на жирном олене.
Мамтагир притих. Думал. Эвенк огляделся, вполголоса сказал:
- Горе Мамтагиру. Лочей привел на стойбище сын его Калтама.
- Калтама? Сын мой?
- Калтама, - ответил эвенк.
Мамтагир вскинул копье, им хотел сразить злого ябедника и наглеца. Эвенк отскочил, натолкнулся на человека, в нем узнал Калтаму. Мамтагир сурово оглядел сына, копья не опустил. Калтама бормотал с обидой:
- Лочи послали меня к тебе: отдай пленных... Худое будет... Лочи побьют эвенков... Всех побьют!..
- Эко трус!.. - сказал шаман.
Мамтагир спросил сына:
- Далеко ли лочи?
- У Лисьего ущелья. Торопись... Лочи бегут по снегу быстрее лося.
- Эко, забоялись смерти... Зайцы! - озлился шаман.
Шамана не слушали. Лисье ущелье - это один олений переход.
Беда близко, ближе, чем стойбище князя Чапчагира.
Мамтагир взял своего лучшего оленя, посадил на него Степаниду и пустил по следу Калтамы в сторону русских.
Люди Мамтагира побросали оленей, чумы, имущество и разбежались по тайге. Мамтагир с сыном, хоронясь и оглядываясь, бежали в долину Лисьи норы.
В один день могущественный князь Мамтагир стал беднее болотной мыши, трусливее зайца.
...Казаки Ярофея нашли Степаниду у старого стойбища эвенков, сбросил ее олень на старом пепелище чума Мамтагира. Она замерзла, прильнув к обгорелому пню.
Ярофей на руках снес Степаниду к зимовью, казаки, измученные непомерными походами и схватками с эвенками, не преследовали Мамтагира.
ОЛЕНЬ-ГОРА
Зима уходила. Оживало становище Ярофея. Порыхлел снег. В таежные походы казаки не ходили, но весна вновь горячила кровь, задорила казачьи головы. В зимовьях коротали ночи, днем грелись на солнцепеке, готовили походные доспехи.
У берега на крутом яру собрались казаки, те, что покалечились в походах. Отсиживались они, гнали хворь. Веяло с реки весенней теплой прелью, опахивали теплые ветры, опадал и рушился лед.
Вместе с весенней теплынью пришла и забота. Деловито ладили казаки дощаники: сколачивали, чинили, смолили. Ярофей бродил по становищу угрюмый, людей чуждался. Всем заправлял ловкий Пашка Минин.
Ярофей не однажды бросался одиночкой в тайгу, хотел поймать эвенкийского князя Чапчагира, отбить полонянку Марфу.
Встала она наперекор сердцу, пуще занозы острой вонзилась в грудь. От песен Марфы пьянел, бывало, атаман, как от хмельной браги. А Марфа сторонилась атамана, косилась на Степаниду.
Казаки скулили в усы:
- Волком рыщет атаман!..
- Прилепилась к нему Марфа неотступно, пуще смолы кипучей!
Ярофей миновал черную избу, зашел в бревенчатый прируб. Пылал очаг жарко, на скамье, разметавшись, лежала хворая Степанида. Камелек чадил, мерцая желтой мутью. Скрип двери вспугнул Степаниду, поднялась она на локоть, признала вошедшего, заулыбалась. Ярофей присел на лежанку, обнял пылающую от хвори Степаниду, обласкал, растрепал. Она прошептала:
- Как наряден... От серебристой чешуи твоего куяки ослепну. Аль вновь в тайгу наладился?
Кивнул головой.
- Ладное ли задумал, Ярофеюшка? Реки распалились, тайга в мокре люта!..
Отвел глаза. Вновь осторожно заводил вчерашние речи: спрашивал об эвенках, о полоне, о Марфе Яшкиной. О большом походе в Дауры, о Ваньке Бояркине, что увел дощаники и почти сотню казаков, не вспоминал. Жаловался на раннюю весну: ударила, мол, по рукам, сделала тайгу непролазной, помогла поганцу Мамтагиру от смерти спастись, Марфу полонить. Степанида мрачнела, вглядывалась в лицо Ярофея. Ярофей вполголоса говорил:
- Хворь твоя не ко времени... Сильно помял тебя тунгусский князь!
Тихо смеялся, щетинились брови, морщился лоб. Степанида прятала глаза, чтоб не видел бабьих слез.
Послышался треск и гул, гам казацких глоток взлетел над Олекмой. Ярофей, хлопнув дверью, вышел. Степанида вскочила с лежанки и босая пошла к оконцу. Лед на Олекме лопнул. Поплыла частая шуга, синие промоины выбивались на желтый сыпучий берег. Услышала зычный голос. Кричал Ярофей:
- Заламывай! Сорвет с причала! Побьет!
Казаки ухали, шлепали по воде. Обороняли от напора льдов корабли.
Наступал день отплытия.
Казаки месили ногами прибрежный ил, толкались у причалов, волочили якоря. Поп Гаврила служил отплывную, голосил у самой реки; эхо вторило и таяло. Казаки крестились размашисто, облезлую икону целовали не спеша. Пашка Минин кричал:
- А ну, шевелись! Гони от берегов! Отчаливай!..
Ярофей взмахнул шапкой, казаки навалились на бечеву, дощаники поплыли. В это время к Ярофеевой ладье подбежал головной доглядчик, орал с берега звонкоголосо:
- Вижу корабли, Ярофей! Сплывают на низ!
Ярофей вскочил на корму, долго махал шапкой. Дощаники причалили к берегу. Казаки приготовились к отбою, хоронясь по берегу в проталинах, меж камней, меж валежника. Из-за поворота реки выплыл корабль, за ним еще один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69