Сабурова Ирина
О нас
Ирина Сабурова
О нас
* * *
Моим дорогим Львам -
всей семье де Красс-Краснокутских -
Николаю Львовичу,
Фелице-Львице,
и Львенку -
в память пройденного ими пути из Таллина
в Йоханнесбург
и в знак моей глубокой признательности
посвящаю эту книгу
Мюнхен, 1969
"Слетают листья, издали скользя,
Как листопад летит Господня сада, -
И падая, они шуршат: не надо -
И по ночам тяжелая земля
Всех звезд летит в паденьи одиноком.
Мы падаем, как падает рука -
И так во всем, на что ни кинешь око.
Но есть Один, Который все паденье
В Своих руках сдержал благоволеньем."
Райнер Мария Рильке.
-------
Если начинать, так уж -- с самого дна. Начать -- главное. Остальное развертывается, как жизнь, по своему, с нашей помощью или без, а конец одинаков. Какой -- важно только совсем для немногих, чаще всего только для самого человека -- для меня, для вас -- а кто мы, в конце концов? Не авторы же фильмов, где конец по заказу, по вкусу публики. Просто люди, как нибудь, где нибудь могут еще умудриться поставить точку сами, а когда нам ставит точку жизнь, -- то это уже окончательный конец, без выдумок, не временный, а на совсем, вечная память.
Вот эту "вечную память" следовало бы повычеркиватъ повсюду, из некрологов, если их вообще напишут, траурных объявлений и заупокойных служб. Может быть раньше, когда людей было мало, то о них, как о музейной редкости долго-долго еще говорили дети, внуки и правнуки. Жил, мол, был вот такой человек, и было у него -- ну, три овцы, или борода только, и вот поставил он этот столб -- и память о нем жива. Столб тоже стоит долго.
Конечно, и в наши дни деятель, знаменитость оставит след. Может быть, не на один наш век. Ему "вечная память" по заслугам и праву. Но таких немного. А нам? Сколько нас? Не сочтешь. И какая мы пестрая публика! До того пестры, что никакого отдельного цвета не различишь. Так и песок -- просто желтый, а ведь каждая песчинка своими оттенками переливается, если рассмотреть.
Да, если...
Если на любом морском берегу наклониться, захватить горсточку песку, и дать ему медленно развеяться по ветру -- сколько песчинок, и какие они -красивые, между прочим, сколько среди них блесток -- настоящего и дорогого. Только не под "вечную память" развеивать их. Если ее споет кто нибудь -насмешкой может показаться даже, в лучшем случае -- благим пожеланием с негодными средствами. Песчинки просыпятся -- и нет их больше, и мало кого найдется, кто бы вспомнил, узнал. Дом может помнить о них, -- вещь, дерево -- они то живут долго, а какая память у людей -- у ветра?
Но это -- масштабы вечности, которую все равно никто не может себе представить. Логически, казалось бы, и не стоит. Но логика людям не свойственна -- очевидно поэтому иные стараются, несмотря ни на что буквально, потому что все равно ничего не получается, но продолжают цепляться и стараться. Бог с ними.
Может быть, когда нибудь им удастся понять больше, чем положено человеку? Хорошо, пусть тогда и нам скажут. Мы же пока -- песчинки, и нам хорошо бы подумать, вспомнить о нас самих просто, для себя вспомнить, осмыслить может быть хоть одну коротенькую минутку -- на наших песочных часах или в горсточке на ветру, улыбнуться или поплакать даже над расссказом: а ведь было так, действительно! Неужели так было? Да ведь это я, о ком вы говорите! А помните? А я сразу узнал -- это он!... и много еще восклицаний -- со дна души на этот раз, а не дна того, не милости, а гнева Божьего тысячадевятьсотсорокпятого года. Но если кто начинает, так сухие ужасы, от которых и горло пересыхает, и глаза, хочется спрятаться куда нибудь и выть. Может быть не только другим, но и самим не верится больше, что ведь действительно так было, было ...
Ужасов было до ужаса много -- и у меня, у вас, -- но от нагромождения их лучше не становится. Пока мы еще живы, -- то в этом коротеньком "пока" можем и улыбнуться тоже. А об улыбке не стоит забывать. С нею легче. Жаль, что такие простые истины забываются почему то легче всего...
Вот и давайте расскажем. Сами о себе. Не роман -- такого громадного полотна, чтобы мы все целиком уместились, не под силу поднять. Просто так -кусочки жизней, как придется. Не для "вечной памяти", нет. Нам бы поскромнее. Просто для себя. Для улыбки, но и слезу смахнуть тоже иногда не мешает -- недаром же поднимать такую со дна -- года не милости, а гнева Божьего -- тысяча девятьсот сорок пятого -- пеструю муть.
Зачем?
Какой нетерпеливый вопрос... А не пора бы -- научиться терпению? Зачем? Остановиться на минутку и не "ах, нет, простите, мне некогда" (или без "простите" даже, просто отмахнуться), -- а вот, остановившись, дать себе труд рассмотреть. Знаете, сколько тогда красивых блесток, настоящих искорок найдется в этих песчинках? Гораздо больше, чем думаете. Вот для чего.
И еще: может быть, нельзя говорить вслух, что мол, нам жаль их -фантастических иллюзий, ошибок и заблуждений, и действительных потерь (ведь считается неприличным говорить о жалости к любви!) -- но для чего все таки пропадать таким искоркам под пылью даже, не говоря уже о классическом "пепле забвения"? Давайте лучше -- не оглядываясь на поджатые губы ходячей морали -- пожалеем их. Попросту. Мне, во всяком случае жаль, потому что я люблю их, вот почему.
И...
"И есть Один, Который все паденье
В своих руках сдержал благоволеньем" ... -- еще и поэтому.
-------
* * *
1
Чемодан соседки обвязан старым телефонным шнуром и втиснут между высоких железных бочек на платформе товарного поезда. На бочках много народа: какие то женщины, старик-профессор с женой, бежавшие из Праги, семья латышского инженера -- жена, две девочки; несколько солдат в беспогонных обтрепанных формах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92