Когда покончил с этим делом, прилег рядом с мальчишками и сказал:
- Так правильней будет. Сам живешь - давай и другим жить.
Мальчишки ничего не поняли.
- Да то, шо я повыбрасывал раков, которые шкуру меняют. У нас про это в хуторе байку рассказывают... - Гришка, оглянувшись на Сашку, добавил: - Не знаю, правда это или байка.
- Да ты не бойся, рассказывай, рассказывай, - ободряюще улыбнулся ему Сашка. - Не все ли равно!..
Гришка молчал. Лицо у него стало серьезным, глаза испуганными. Он любил и искренне верил всем сказкам, байкам, легендам и потому, готовясь рассказать что-либо такое, уже переживал.
- Ловили как-то, кажуть, наши хуторские хлопцы раков... Под вечер дело было. А раки как раз икру высиживали. У них же рачки маленькие так потом под шейкой и живут, как цыплятки под квочкой. Ага. Ну и набрали ребята рачих с икрой, мабуть, всех в речке выловили. Сели у костра ужинать. Как вдруг всколыхнулась вода, и из нее вырос огромный, как двухгодовалая телка, рак. Усы у него - ну... хорошие батоги пастушеские. Голова - с чамайдан, а из нее глаза торчат - тонкие, узкие, и на концах их - огонь горит, как фонари красные. Это был царь всех раков, из плавней приполз. Подсунулся рачиный царь к костру, в ноздрях булькает, та ка-ак гаркнет: "Ах вы, такие-сякие! Разбойники! Почему моих жен-матерей с икрой ловите?!" Ребята поперепужались та как дунули от мешков в гору, так, шо и не заметили, как на курган взлетели. Оглянулись, а у костра рак-царь ихние мешки трусит, а им вслед другой своей агромадной клешней щелкает. Клац! Клац! Такими клешнями человека можно напополам перекусить. Ух и бушевал же, говорят, рачиный царь!.. Мол, ловишь раков-лови, но не выгребай же дочиста, потому как сам потом и в убытке будешь, без еды останешься. Ага! Да потом ка-ак свистнет!..
Едва Гришка успел это произнести, выкатывая глаза от ужаса, плавни вздрогнули от трубного звука. Да с переливами, да с переборами! И как пошло и как пошло дробиться да откликаться, будто в плавнях засвистели не один, а сотни раков-великанов!
Мальчишки вскочили. Взглянули на курган и увидели всадника. На выгоревшем от зноя небе четко обозначался силуэт коня и человека с красным флажком на длинном древке. Привстав на стременах и подавшись с трубой вперед, он играл сбор.
- Наши! Наши! - закричали Колька с Сашкой и принялись натягивать на себя одежду.
Засобирался и Гришка. Налет на бахчу был забыт. Зреть, не киснуть теперь атаманским арбузам!
Подхватив мешок с раками за углы, мальчишки взбирались на кручу. Всадник, не дожидаясь их, пришпорил коня, и тот, испугавшись, взвился свечой, прыгнул прочь от кручи, понес его галопом к хутору.
В хуторскую улицу втягивалась колонна из телег, вокруг которых по обе стороны ехали конники.
ВОЛЬНИЦА
Обоз мальчишки догнали уже на площади - просторном пустыре, огороженном с четырех сторон кирпичными домами. Красные остановились у церкви, в ее узкой и длинной тени, косо протянувшейся через площадь.
Это было похоже на табор или сельскую ярмарку - мешанина из людей, раскрылистых арб, повозок и лошадей,-лишь без веселого базарного гула. Наездники шли между телегами, верховые кони с коротким ржанием вскидывались на дыбы, звенели удилами, их усмиряли короткими взмахами нагаек.
На лошадях и людях - плотный слой пыли.
Белые повязки мелькали тут и там. Слышались приглушенные стоны. Кое-где у изголовья раненых сидели, склонившись, женщины. Лица у всех - обуглившиеся в зное - угрюмы, сосредоточены.
Мальчишки, держа мешок за углы, пробирались между бричками.
Впереди- коренастый человек в кожаной тужурке и фуражке. Рядом с ним трубач. Тот, что играл сбор на кургане.
Трубач шел легко, почти вприпрыжку, поигрывая коротенькой плеточкой, которой нет-нет да и ударял себя по голенищу сапога. Медная труба у него висела на ремне, сбоку под рукой - длинный, похожий на обрезанное ружье пугач с деревянной, грубо вытесанной ручкой.
Человек в кожанке двигался медленно и грузно. Около телег он останавливался, говорил что-то сидящим в них и шел дальше. Ему так же тихо отвечали, смотрели вслед с задумчивой улыбкой.
Мальчишки приблизились к "кожаному" человеку. Тот поравнялся с раненым, который сидел на облучке подводы, свесив ноги и покачивая, как младенца, руку, толсто перевязанную тряпками. Она у него, видать, очень болела: зажмурившись и сложив губы трубочкой, раненый дул на руку, словно ее остуживал. Это был молодой парень.
- Что, Харитон, худо? - спросил его человек в кожанке. Харитон открыл глаза.
- Та ничего, - разжимая бледные губы, ответил он. Пошевелил пальцами больной руки, добавил, улыбаясь:-Однако, ничего, Василь Палыч. Действует! Не одному еще беляку снесет голову.
- Давай, Харитон, давай! У нас теперь, сам знаешь, каждая рука на учете.
- Не беспакойсь, Василь Палыч! Отобьемся, - ответил Харитон. - Я все ж таки при деле. - И он высунул здоровой рукой между грядинами телеги винтовку. - И с левой бью! Заряжать только трудно. Ну ничего, эта загоится быстро!.. На мне, Василь Палыч, все, как на собаке, заживает.
- Командир!.. Ихний командир!-зашептал горячо Гришка мальчишкам, которые с жадной завистью оглядывали не человека в кожанке, а трубача.
Во рту у них пересохло от волнения. Это же надо, даже отряд красных им удалось увидеть!.. Они смотрели то на выгоревшую красную повязку на кубанке трубача, то на парабеллум, трубу с вмятинами от пуль и сабельных ударов, то на его тонконогого поджарого коня - под стать своему седоку, такой же молодой, не конь, а конек. Антрацитовым глазом он с шаловливым испугом косился на мальчишек, всхрапывая и раздувая ноздри, вскидывал гривкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36