— Ведь лежал же!
Она почувствовала на себе ревнивый взгляд учителя; заметил его и Анатолий. Он в ярости двинулся на нее:
— Заткнись! Думаешь, ты мне нужна? Нет, не нужна! Жирная корова с огромными ногами!
Ее правая рука напряглась, в ней сконцентрировалась вся сила, как ее учили на тренировках.
Нужно только представить себе, что ты разрубаешь противника.
Ступай в секцию карате, сказал когда-то отец, тебе будет полезно. Будешь чувствовать себя уверенней.
Удар пришелся по голове Анатолия, за левым ухом. Раздался странный треск. Парень упал. И больше не шевелился.
Фредерсен вытаращил на нее глаза:
— Что ты наделала?
Мысли Корнелии ворочались необычно медленно и были тяжелыми, будто каменными, с острыми краями.
Фредерсен опустился на колени возле Анатолия:
— Ты…
— По-моему, он мертв, — сообщила она.
— Да… — Фредерсен встал; он казался совершенно спокойным. Посмотрел на нее.
— Он был у меня прошлой ночью, потому что он… не хотел… — Корнелия с трудом выговаривала каждое слово, будто ее рвало ими. — Он был ласковым, потому что привык, потому что ему приходилось быть ласковым. У каждой задачи есть свое решение. — Она рассмеялась и почувствовала, как внутри закипает бешенство. — Жизнь — это математика.
Фредерсен покачал головой.
— Вы собираетесь меня ударить? — продолжала она. — Убить? Пойдете за решетку за двойное убийство?
— Вот лежит мальчишка, мертвый. Неужели тебе наплевать? Ты такая бесчувственная? — Фредерсен почти кричал.
Корнелия задумалась, наморщила лоб и пожала плечами.
— Да! — решила она и с ужасом ощутила, что так оно и есть на самом деле. — Я бесчувственная!
Дождь, слишком теплый для января, намочил волосы, они прилипли к коже. Учитель и ученица стояли напротив друг друга и молчали. Наконец Корнелия сказала:
— Но я умею подделывать чужие почерки.
Телефон. Тойер открыл глаза. Возле него уютно посапывала его турецкая женщина. Было еще темно.
Он вышел с трубкой в коридор, но вскоре вернулся и стал на ощупь искать одежду. Ильдирим зажгла свет, заморгала:
— Что-то случилось?
— Увы, да. Мне надо ехать. В зоопарке, во рву обезьянника, лежит мертвый парнишка.
— В обезьяннике? — удивилась она. — Сколько сейчас времени?
— Начало седьмого. Разбудили ни свет ни заря. Не люблю ситуаций, когда не могу принять душ.
— Значит, в обезьяннике? И сколько ему лет?
— Школьник, — тихо ответил гаупткомис-сар. — По словам Лейдига, восьмиклассник, значит, сверстник Бабетты. Из Киля. Их группа живет на турбазе, во всяком случае, так сообщили при звонке в полицию. Вроде ничего криминального, нам придется лишь установить подробности. Впрочем…
— Дело все равно паршивое, — кивнула Ильдирим и протянула руку за сигаретами и ингалятором с антиастматическим средством.
Киль… Балтийское море… Наверняка оно холодное, огромное и серое. Так размышлял Тойер, когда с трудом выруливал на своей «тойоте» со стоянки. Усмехнувшись, вспомнил, как часто он кричит возле кассы нелепую фразу «Я постоянный клиент!», вместо того чтобы взять с собой белую пластиковую карточку, лежащую в бардачке; зато часто обнаруживает, что прихватил ее по рассеянности на прогулку, и разъяренной Ильдирим приходится платить за парковочное место по максимуму.
На Бисмаркплац он свернул к Неккару, проехал между Старым городом и Берггеймом — справа барокко, а слева обычный, нормальный город, как везде.
Тойер плохо знал собственную страну. Однажды побывал в большом городе, раскинувшемся на берегу Балтики, но моря так и не нашел. Тот парнишка, что умер в зоопарке, живет в Киле, впрочем, разве уместно теперь слово «живет»?
Тойер переехал на другой берег, и внезапно сердце в его груди будто взорвалось болью — только теперь он осознал ситуацию. Ушел из жизни истеричный, половозрелый юнец, возможно, не самый законопослушный в мире, но, несомненно, чей-то любимый сын.
Иногда он ловил себя на таких фантазиях: расцветшая Бабетта приводит домой парня, и он приглашает его в свой кабинет в Гейдельберг-Центре, чтобы составить о нем представление. (Дома у него не было кабинета.) Да-да, приглашает, ничего плохого в этом нет.
Потом дети играют на лужайке, а Тойер сидит в удобном шезлонге под ореховым деревом, потягивает шорле из сока белого винограда и минералки, а дети называют его дедушкой, хотя он никогда не был папой.
На площади Мёнххофплац он свернул налево. Лейдиг сказал, что Хафнер уже там, Зенф тоже.
Возле бензоколонки «Шелл» он свернул направо, потом опять налево; теперь только бы не зазеваться, иначе он пропустит поворот, и тогда его просто засмеют. Даже дети станут над ним смеяться… А тот парнишка, ведь он еще совсем ребенок?
Что такое? Невероятно! Кончился бензин. Запнувшись пару раз, мотор сдох. Хорошо еще, что Тойер успел прижаться к обочине.
Господи, ведь он опаздывает! Впереди виднелась еще одна заправка «Шелл». Он побежал, купил красную канистру, налил в нее пять литров и вместо кредитной карточки сунул приветливому парню за кассой свой служебный жетон.
Вернувшись к машине, провел небольшую дискуссию с неким господином, которому загородил выезд, залил в бак бензин и поехал дальше.
А потом старший гаупткомиссар действительно едва не прозевал поворот и в последний момент так резко крутанул руль, что водители следующих за ним машин принялись сигналить ему и что-то кричать.
Теперь, если верить дорожным указателям, он мог бы проехать к зоопарку по пестрому, яркому, архитектурно выразительному кварталу клиник, до отказа набитому страдающими больными и тупыми, по мнению некоторых, врачами. Но Тойер — все-таки он знал Гейдельберг, а значит, и эти места — свернул налево на Нойенгеймское Поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63