И очень хорошо, что ты дал в отеле свой домашний телефон на случай возможных проблем. Хорошо, но уже не так хитро!
— Это Зенф, — простонал самый несчастный из гаупткомиссаров. — Зенф, ты дурак!
— Я ведь давал номер вашего мобильного… нет, пожалуй, все-таки домашнего.
У Тойера промелькнула мысль, что Зенф уже год с лишним работает вместе с ними, и только теперь совершил свою первую действительно глупейшую ошибку. После этого гаупткомиссар предпочел опять ни о чем не думать — по возможности абсолютно ни о чем.
— Увы, господин Хамилькар, — продолжала Ильдирим, — «Белый бык» просит прощения, там нет ни одного номера с окнами во двор. Придется вам ночевать на улице.
Хамилькар изобразил легкий поклон и ответил: это ничего, он благодарит фройляйн, однако по его лицу разлилась бледность, не благородная, а скорее восковая. Он вновь и вновь бросал украдкой испуганные взгляды на ее спутницу.
— Это Мария Весселс, — сообщила Ильдирим. — Ты помнишь, Йокельхен, на той единственной прогулке на море, когда мы почувствовали нечто похожее на отпускное настроение, я рассказывала тебе про нее? Что молчишь? Ты вообще-то помнишь, кто я такая? А?
Тойер кивнул:
— Ты Ильдирим, а мне ты рассказывала про…
— Глухую, — договорила за него Весселс. — Я читаю по вашим губам, не удивляйтесь.
Ее речь звучала чуточку жестче, чем надо, иногда она не выговаривала шипящие, но все легко ее понимали. К сожалению для Хамилькара. Весселс работала учителем в школе для слабослышащих и глухих в Нойенгейме, кроме того, вела курс языка жестов в Педагогическом институте. Свои обширные знания в этой области она и изложила теперь в краткой лекции.
Тойер и его коллеги узнали о давнем конфликте между оралистами и мануалистами, о злосчастном Миланском конгрессе, который много лет назад изгнал жесты из педагогики, лишив примерно один процент глухих, у которых даже частично нельзя восстановить слух, возможности общения.
Весселс зло сверкнула глазами на Хамилькара — тот в легкой истерике теребил бахрому на шарфе.
— Мы с вами ведь уже знакомы, господин Хамилькар?
— Да, весьма возможно, четыре года назад или…
— На Миланском конгрессе вы были самым слабым «жестовиком» и своим непрофессионализмом навредили нашей репутации.
Она перешла на язык жестов. Тойер воспринимал их разговор как непонятную игру пальцев, ладоней и рук. Хамилькар отвечал медленно и неуклюже.
— Жестовый сленг, — презрительно констатировала Весселс. — Представьте себе, вы спрашиваете у кого-нибудь, который час, а он называет вам день недели. Белиберду с коммунинетом он тогда и выдумал, чтобы выдать за язык то, что показывали его гориллы.
— Между прочим, я благодаря…
— Говорите в мою сторону, тогда я смогу понимать вас по губам.
— Между прочим, на основании того, что вы только что назвали белибердой, я получил ученую степень.
— Когда мне позвонила фрау Ильдирим, я… Не смотрите на меня так — уже продаются телефоны с программами перевода звука на текст, — сказала Весселс; Хафнер махнул рукой — все нормально. — Так вот, я сообщила ей, что Хамилькар заметно преувеличил свои заслуги, да и докторскую степень он получил в небольшом и мало кому известном университете в Южной Америке.
Тойер не знал, как ему вмешаться, и в конце концов поднял кверху руку (чуть не прищелкнув пальцами по рассеянности).
— Да? — обратила на него внимание Весселс.
— Так, значит, по вашему мнению, невозможно, чтобы горилла идентифицировала убийцу языком жестов?
Весселс улыбнулась не без сострадания:
— Если вам повезет, горилла может в лучшем случае сообщить, что хочет резинового медвежонка или отказывается от кочанного салата.
Ответом было озадаченное молчание в исполнении группы Тойера.
— Но я считаю, — пролепетал Хамилькар, — что это уже достижение, я хочу сказать, что это все-таки не…
— Вы сами оплатите отель, — ледяным тоном распорядился Тойер, — включая салат и резинового медвежонка.
— Да, — согласился Хамилькар, — всенепременно.
— А теперь вон! — заревел расстроенный шеф группы. — Вон, фашист лингвистический!
— Браво! — прохрипел Хафнер. — Защищайте основы нации!
— Ну почему ты предварительно не поговорил со мной? — устало спросила Ильдирим. — Почему?
У Тойера заболела голова, чуть заметная пока пульсация предвещала приступ мигрени. Ну и ладно, хуже уже не будет.
— Я весьма признателен за помощь, — медленно проговорил он. — Но сейчас хотел бы остаться с коллегами.
Его подружка кивнула:
— Тогда не буду мешать. — Не прощаясь, она двинулась к двери.
Поднялась со стула и Весселс. Тойер успел только махнуть ей на прощание рукой и попросить:
— Оставьте, пожалуйста, ваш телефон, возможно…
Боль пульсировала в виске и в левом глазу, но это была еще атака средней интенсивности.
— С тех пор как у меня возникла идея с гориллой… — Тойер был вынужден сделать небольшую паузу, чтобы справиться с захлестнувшей его волной стыда, и продолжал с почти закрытыми глазами: — Я просто помешался на ней. Прямо хоть в клетку садись рядом с Богумилом.
Снова — в который раз? — они проглядели все материалы. Мигрень скреблась уже в темени.
Было почти восемь вечера, когда Тойер опять взял слово:
— Мы пока еще не отменили опрос свидетеля в зоопарке. Так давайте попробуем, если Весселс согласится помочь. Ничего другого мне сейчас не приходит в голову. Кто-нибудь против? Нет? Значит, так и сделаем.
Весселс была дома. Тойер быстро привык к тому, что после его фразы возникала недолгая заминка — на дисплей выводились его слова. Смирился он и с мыслью, поразившей его как удар тока:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63