Но никаким уговорам я не потворствовал, твердо стоял на своем и, спустя некоторое время, ехал в N-ск, простившись с белокаменной.
Приняли меня в новом полку радушно, полковник Лукин, старый вояка, усач и любитель горячительного, определил мне мои обязанности, надо сказать, весьма несложные, и, я, дождавшись четверга, отправился к Елизавете Павловне с визитом.
Я попал в зеленую гостиную, украшенную шпалерами с растительным орнаментом. По стенам были расставлены глубокие кресла, в некоторых из них посапывали носом древние старички. В освещенном углу сидели две дамы, окруженные выводком девиц на выданье. Увидев меня, дамы, словно по команде, прекратили говорить и уставились во все глаза. Поклонившись им издали, я остался стоять возле зеленой портьеры, а навстречу мне уже спешила хозяйка салона, госпожа Бурчина Елизавета Павловна.
— M-r Somoff! Filez, filez! Господин Сомов, проходите, проходите! (франц.).

— радостно воскликнула она, протягивая мне руку для поцелуя. — Я так рада, что вы посетили меня. Надеюсь, вам здесь понравится, и вы не забудете дорогу в этот дом, всегда радушный к гостям. — Мне ничего не осталось, как щелкнуть каблуками и произнести несколько подобающих случаю слов.
Елизавета Павловна обладала небольшим ростом, приятной полнотой и находилась в том возрасте, когда «мамашей» ее еще рано было называть, а «чарующей нимфой» уже поздно. Глядя на нее, я мысленно уже покорился судьбе, так как представил тебя, Полина, на ее месте и спрашивал себя, сможет ли такая дама, как мадам Бурчина, позволить себе увлечься мною.
Успокоившись, я стал прохаживаться по гостиной, ронять при разговоре несколько слов и вести себя, как усталый столичный бонвиван, волею рока занесенный в глухую провинцию. Старички сели за вист и бостон, предложив мне партию, но я, помня ужасающий разгром в Санкт-Петербурге, учтиво отказался.
Меня обступили дамы и стали наперебой задавать вопросы о том, что нового в Москве и в столице. Я, как мог, отвечал все больше комплиментами и ждал, когда же в гостиную войдет госпожа Авилова, чтобы я, наконец, смог заняться тем делом, ради которого круто изменил свою жизнь. Мне тогда думалось, что если я поскорей добуду сей злосчастный документ, то немедленно вернусь обратно в Москву, в свой родной полк, и забуду, как страшный сон, все, что связано с графом Кобринским.
Вдруг неожиданно все вокруг замолчали, и я обернулся, не успев завершить свой витиеватый комплимент, обращенный к худосочной девице из тех, что окружали меня.
— Аполлинария, дорогая! — раздался голос хозяйки, и она поспешила навстречу тебе. — Как я рада! Наконец, ты решилась выйти из дома после окончания траура! Прекрасно!
Я не мог отвести глаз. Вы были столь изящной в платье цвета спелой вишни, высокой, с царственной осанкой. Мадам Бурчина смотрелась рядом с вами кубышкой в лентах и рюшах. Мне стало не по себе. И эту женщину, красавицу и истинную даму, я должен буду обольстить, чтобы выведать у нее тайну. Нет, не могла она быть женой преступника… Либо являлась жертвой и не ведала истинного лица своего супруга.
Нас представили друг другу. Вы оказались такой живой, мне настолько было приятно говорить с вами, глядеть в ваши удивительные глаза, что я забыл, где я нахожусь и зачем я здесь. Мне хотелось только, чтобы этот вечер не кончался. На следующее утро я нанес вам визит, оставил карточку, и, о чудо, вы оказали мне благосклонность, сделали своим другом и позволили быть рядом с вами столь часто, насколько позволяло вам ваше желание.
После нашего совместного посещения рождественского бала, после того, как вы попросили моей помощи в расследовании убийства попечителя, после того, как я заступался за вас перед полицией, я не могу далее скрывать от вас истинную причину моего появления в вашем городе. Мне стыдно, очень стыдно… я оказался в безвыходной ситуации. С одной стороны, я дал слово чести графу Кобринскому, что добуду ему документ, хранящийся у вас, и тем самым мой карточный долг будет прощен.
С другой стороны, я не могу пойти на низость и не могу сделать ничего, что принесет вам, моя любовь, огорчение и расстройство. Да, да, я люблю вас, Полина, люблю всей душой и не представляю себе жизни без вас. Я понял это сразу, в тот момент, когда увидел вас, входящей в салон Елизаветы Павловны. «Эта женщина — богиня! Она достойна поклонения!» — подумал я, увидев вас впервые. И я не ошибся: мое чувство к вам крепло и усиливалось с каждым мгновением, когда я видел вас, целовал ваши руки и глядел вам в глаза.
Полина, милая моя, дорогая и любимая женщина! Вы читаете это письмо, написанное несчастным человеком. Я не могу выполнить поручение графа Кобринского, потому что считаю бесчестным обманывать любовь к вам, и я признаюсь вам в том, что поначалу в моих намерениях не было ничего, кроме как исступленного желания выполнить поручения графа и развязаться с карточным долгом. Кто мог подумать, что я потеряю голову?
Все, я прекращаю… Аполлинария Лазаревна, я не в силах взглянуть вам в глаза, да и незачем смотреть на конченного человека. Я собираюсь выйти в отставку и уехать далеко. Может быть, за границу, а может, и в Сибирь — все равно мне уже никто руки не подаст, если граф расскажет о моем долге чести.
Вот и все, дорогая госпожа Авилова. Не смею ждать ответа вашего, ибо недостоин. Живите счастливо, и вспоминайте иногда безудержного Николая Сомова.
Прощайте.
Николай.

* * *

Мария Игнатьевна Рамзина — графу Кобринскому, Петербург.

Дорогой Викентий! Все может быть в этой жизни, потому не обессудь, ежели это письмо к тебе окажется последним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75