вокруг них собралась враждебно настроенная толпа. Дик слышал глухие неприязненные голоса:
– Студенты… Из Гарварда…
У Дика свалилась шляпа. Нед выпустил Дика, чтобы дать ему возможность поднять ее. К ним, расталкивая толпу, приближался фараон. Они встали и ушли трезвой походкой, с раскрасневшимися лицами.
– Все это белиберда, – сказал Нед задыхаясь.
Они пошли по направлению к площади Сколлей. Дик был взбешен.
Толпа на площади Сколлей ему тоже не понравилась, и ему захотелось домой, в Кембридж, но Нед затеял разговор с каким-то подозрительным субъектом и матросом, еле стоявшим на ногах.
– Знаешь что, Чеб, поведем-ка их к мамаше Блай, – сказал подозрительный субъект, толкая матроса локтем в бок.
– Только тихо, братец, только тихо… – бормотал матрос.
– Куда угодно, только чтоб не видеть этой белиберды! – заорал Нед пошатываясь.
– Слушай, Нед, ты пьян, идем в Кембридж! – отчаянно завопил ему Дик в самое ухо, хватая его за рукав. – Они тебя напоят и ограбят.
– Кто меня напоит, я и так пьян… Белиберда! – заржал Нед и, стащив с матроса белую шапочку, надел ее себе на голову вместо шляпы.
– Ну черт с тобой, как хочешь, я пойду. – Дик внезапно выпустил руку Неда и стремительно ушел.
Он шел по Бикон-хилл, и в ушах у него звенело, в висках стучало, голова горела. Он добрался пешком до Кембриджа и вошел в свою комнату, дрожа от усталости, готовый расплакаться. Он лег в кровать, но не мог заснуть и лежал всю ночь, дрожа от холода, несмотря на то что навалил ковер поверх груды одеял, и прислушивался к каждому звуку, доносившемуся с улицы.
Наутро он встал с головной болью и с отчаянным жжением во всем теле. Он как раз пил кофе и ел поджаренную булку у стойки буфета, когда вошел Нед, свежий и розовый, с улыбкой, кривившей весь его рот.
– Ну-с, дорогой мой политик, профессор Вильсон выбран, и нам придется расстаться с мечтой о сабле и эполетах.
Дик что-то буркнул и продолжал есть.
– Я беспокоился о тебе, – как ни в чем не бывало продолжал Нед. – Куда ты исчез?
– А как по-твоему? Пошел домой и лег спать, – отрезал Дик.
– Этот Барни оказался очень забавным малым, инструктором бокса. Если бы не больное сердце, он был бы чемпионом тяжелого веса Новой Англии. Мы в конечном счете попали в турецкие бани… удивительно забавное место.
У Дика было такое чувство, словно ему дали пощечину.
– Мне надо идти в лабораторию, – сказал он хрипло и вышел из столовой.
Он вернулся в Риджли только в сумерки. В комнате то-то был. Это Нед шагал взад и вперед в голубых сумерках.
– Дик, – пробормотал он, как только Дик закрыл за собой дверь, – не надо сердиться. – Он стоял посредине комнаты, засунув руки в карманы, раскачиваясь. – Дик, не надо сердиться на человека, когда он пьян… Не надо вообще сердиться на людей. Будь другом, согрей мне стакан чаю.
Дик налил воду в чайник и зажег спиртовку.
– Мало ли какие глупости люди делают, Дик.
– Но с такими типами… матрос с площади Сколлей… Подумай, какой риск, – растерянно сказал Дик.
Нед повернулся к нему с легким и радостным смехом.
– А ты мне еще вечно твердил, что я противный бостонский сноб!
Дик ничего не отвечал. Он опустился на стул подле стола. Он больше не сердился. Он старался не расплакаться. Нед лег на кушетку и попеременно задирал то одну, то другую ногу. Дик смотрел не отрываясь на синее пламя спиртовки, прислушиваясь к мурлыканью чайника, пока сумерки не сгустились и в комнату не просочился пепельный свет улицы.
В эту зиму Нед напивался каждый вечер. Дик сотрудничал в «Ежемесячнике» и «Адвокате», напечатал несколько стихотворений в «Литературном сборнике» и «Боевой рубке», посещал собрания Бостонского поэтического общества, и Эми Лоуэлл пригласила его на обед. Он часто ссорился с Недом, так как он был пацифистом, а Нед говорил, что он, черт побери, пойдет во флот, все равно все белиберда.
На пасхальных каникулах, после того как был проведен закон о вооружении торгового флота, Дик имел продолжительную беседу с мистером Купером, который хотел устроить его на службу в Вашингтон, потому что, по его словам, такой талантливый юноша не должен был подвергать свою карьеру опасностям военной службы, а кругом уже поговаривали о всеобщей воинской повинности. Дик, как и полагалось, покраснел и сказал, что его совесть запрещает ему участвовать в войне в каком бы то ни было качестве. Они долго топтались на месте, говоря об обязанностях гражданина, партийном руководстве и высшем долге. В конце концов мистер Купер взял с него обещание не предпринимать никаких решительных шагов, не посоветовавшись предварительно с ним. В Кембридже все студенты проходили военный строй и посещали лекции по военному делу. Дик хотел кончить четырехлетний университетский курс в три года и усиленно занимался, но университетские науки ничего больше не говорили ни уму его, ни сердцу. Ему удалось выкроить время на окончательную отделку цикла сонетов под названием «Morituri te salutant!», который он послал на конкурс, объявленный «Литературным сборником». Он получил приз, но редакция написала ему, что в последние шесть строк было бы желательно вставить нотку надежды. Дик вставил нотку надежды и послал полученную сотню долларов матери, чтобы она поехала в Атлантик-Сити. Он узнал, что если он пойдет на военную службу, то он весной получит диплом без экзаменов, и, никому ни слова не говоря, поехал в Бостон и вступил в добровольческий санитарный отряд.
В тот вечер, когда он сообщил Неду, что он отправляется во Францию, они выпили у себя в комнате много белого вина и сильно опьянели и без конца толковали о том, что такова судьба Юности и Красоты и Любви и Дружбы – быть раздавленным преждевременной смертью, в то время как старые жирные помпезные дураки будут потешаться над их трупами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145