– Вот когда бы мне хотелось жить, – мечтательно сказал Джи Даблъю.
– При дворе Короля-Солнца? – спросил мистер Расмуссен. – А по-моему, в те времена зимой было невыносимо холодно и канализация, держу пари, была отвратительная.
– Ах, какое это было удивительное время, – сказал Джи Даблъю, как бы не расслышав; потом он обратился к Эвелин: – Вы не боитесь простудиться?… Вам следовало бы накинуть манто.
– Я вам уже говорил, Мурхауз, – сказал Расмуссен другим тоном, – у меня есть точная информация, что они не смогут удержать Баку без сильных подкреплений, а эти подкрепления им никто, кроме нас, не может дать.
Опять зазвенел звонок, и они поспешили в ложу. После оперы все, за исключением Роббинса, который повез мисс Уильямс в гостиницу, пошли в «Кафе де-ла-Пе» выпить по бокалу шампанского. Эвелин и Элинор сидели на диване по обе стороны Джи Даблъю, а мистер Расмуссен на стуле напротив них. Он говорил больше всех, то нервно отхлебывая шампанского между отдельными фразами, то запуская пальцы в свои щетинистые черные волосы. Он был инженером «Стандард ойл». Он говорил о Баку и Махоммаре и Мосуле, о том, что англо-персидская компания и «Ройал-датч» обходят Соединенные Штаты на Ближнем Востоке и пытаются навязать нам в качестве мандатной области Армению, разоренную турками, где не осталось ничего, кроме полчищ голодающих, которых нужно накормить.
– Нам, наверно, все равно придется кормить их, – сказал Джи Даблъю.
– Бросьте, пожалуйста, ведь можно же что-то сделать. Если даже президент до такой степени забыл об американских интересах, что позволяет британцам обставлять его на каждом шагу, то ведь можно мобилизовать общественное мнение. Мы рискуем потерять наше первенство в мировой добыче нефти.
– Но ведь вопрос о мандатах еще не решен.
– Дело в том, что британцы поставят конференцию перед свершившимся фактом… дескать, кто нашел, тому и принадлежит… В конце концов, нам было бы гораздо выгоднее, если бы Баку заняли французы.
– А как насчет русских? – спросила Эвелин.
– Согласно принципу самоопределения, русские не имеют на Баку никакого права. Подавляющее большинство населения – тюрки и армяне, – сказал Расмуссен, – но, черт возьми, я охотнее пустил бы туда красных, чем англичан. Разумеется, я уверен, что они бы недолго там продержались.
– Да, я имею сведения из авторитетных источников, что между Лениным и Троцким произошел раскол и что в течение ближайших трех месяцев в России будет восстановлена монархия.
Они прикончили первую бутылку шампанского, и мистер Расмуссен заказал вторую. Когда кафе закрывалось, у Эвелин уже шумело в голове.
– Давайте кутить всю ночь, – сказал мистер Расмуссен.
Они поехали в такси на Монмартр, в «Аббатство», там танцевали и пели, было полно военных мундиров, стены увешаны союзными флагами. Джи Даблъю пригласил Эвелин танцевать первую, а Элинор с довольно кислым лицом согласилась подать руку мистеру Расмуссену, который к тому же скверно танцевал. Эвелин и Джи Даблъю говорили о музыке Рамо, и Джи Даблъю еще раз сказал, что ему хотелось бы жить во времена Версальского двора. Эвелин возразила – что может быть интереснее, чем жить в Париже именно теперь, когда на наших глазах перекраивается карта Европы, и Джи Даблъю сказал, что, возможно, она права. Они оба нашли, что оркестр до того плох, что прямо невозможно танцевать.
Потом Эвелин танцевала с мистером Расмуссеном, который сказал ей, что она удивительно красива и что ему недостает в жизни близкой женщины, что он всю свою жизнь провел в лесах, искал золото и производил анализы сланца и что ему все это надоело, и если теперь Вильсон позволит англичанам обжулить его и отдаст им все будущие мировые запасы нефти в то время, как мы выиграли для них войну, то он бросит все это дело.
– Но разве ничего нельзя сделать, разве вы не можете ознакомить общественность с вашей точкой зрения, мистер Расмуссен? – сказала Эвелин, слегка склоняясь к нему; какой-то сумасшедший бокал шампанского кружился в ее голове.
– Это дело Мурхауза, не мое, и с тех пор, как началась война, никакой общественности вообще нет. Общественность покорно делает все, что ей прикажут, и, кроме всего, она далека, как всемогущий Бог… Единственное, что можно сделать, – это ознакомить с положением дел двух-трех руководящих деятелей. Мурхауз – ключ к этим руководящим деятелям.
– А кто ключ к Мурхаузу? – очертя голову спросила Эвелин.
Музыка замолкла.
– Если бы я знал, – сказал Расмуссен тихим трезвым голосом. – Уж не вы ли?
Эвелин покачала головой и улыбнулась со сжатыми губами, как Элинор.
Когда они поели лукового супа и холодного мяса, Джи Даблъю сказал:
– Поднимемся на Холм и попросим Фредди сыграть нам какие-нибудь песни.
– Я думала, что вам там не нравится, – сказала Элинор.
– Так оно и есть, дорогая, – сказал Джи Даблъю, – но я люблю старые французские песни.
Элинор казалась недовольной и сонной. Эвелин хотелось, чтобы она и мистер Расмуссен ушли домой; если бы она могла поговорить с Джи Даблъю с глазу на глаз, это было бы так интересно.
У Фредди было почти пусто и очень холодно, шампанского они не пили, и никто не притронулся к заказанным ликерам. Мистер Расмуссен сказал, что Фредди похож на одного старого золотоискателя, с которым он был знаком в горах Сангре-де-Кристо, и начал рассказывать длинную историю про Долину Смерти, которую никто не слушал. По пути домой в старом, пахнувшем плесенью двухцилиндровом такси все озябли и клевали носами и молчали. Джи Даблъю захотелось выпить чашку кофе, но все рестораны и кафе были уже закрыты.
На следующий день мистер Расмуссен позвонил Эвелин на службу и пригласил ее завтракать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145