На душе стало как-то странно, чудно и тепло, точно рядом, на мостике, стояла девочка, точно Делл была подле него и волосы ее пахли какими-то духами. Чудно, как пахнут у брюнеток волосы. Он взял бинокль, но на горизонте ничего нельзя было разглядеть, только скученные облака ползли на запад в слабом лунном сиянии. Он заметил, что сошел с курса, хорошо еще, что помощник не вышел в эту минуту поглядеть на кильватерную струю. Он лег обратно к ВСВ 1/2 к В. Сменившись и завалясь на койку, он долго лежал с открытыми глазами, думал о Делл. Господи, как бы ему хотелось иметь деньги и хорошую должность и постоянную девочку вместо этих сволочных шлюх в каждом порту. Вернуться в Норфолк, осесть, жениться – вот что надо сделать.
Назавтра в полдень они увидели серую сахарную голову Пико в кольце белых облаков и на севере – Фаял, голубой и неровный. Они прошли между двумя островами. Море стало очень синим; оно пахло предместьями Вашингтона, когда цветут жимолость и лавровое дерево. Сине-зеленые, желто-зеленые обработанные поля укрывали крутые холмы старомодным лоскутным одеялом. Ночью на востоке открылось еще несколько островов.
Пять дней сильной качки, и они вошли в Гибралтарский пролив. Восемь дней их отчаянно трепало по волнам, поливало холодным мелким дождем, и они оказались у египетского побережья и в теплое солнечное утро самым малым ходом вошли в Александрийский порт; желтое марево впереди обратилось в мачты, верфи, дома, пальмы. Улицы пахли помойным ведром, они пили арак в барах, в которых хозяйничали греки, побывавшие в Америке, и заплатили каждый по доллару, чтобы поглядеть, как в задней комнате три голые еврейского вида девушки танцуют танец живота. В Александрии они впервые увидели замаскированные военные корабли, три британских легких крейсера, полосатых, как зебры, и транспорт, весь покрытый голубыми и зелеными пятнами. Когда они их увидели, все вахтенные выстроились вдоль поручней и хохотали так, что чуть не лопнули.
Взяв месяц спустя расчет в Нью-Йорке, он с приятным чувством пошел к миссис Ольсен и вернул ей долг. У нее уже жил другой юнец, светловолосый швед, не говоривший ни слова по-английски, так что она отнеслась к Джо довольно невнимательно. Он потолкался несколько минут по кухне, и спросил ее, как дела, и рассказал ей про ребят на «Монтане», потом пошел на Пенсильванский вокзал узнать, когда отходит поезд в Вашингтон. Половину ночи он продремал в сидячем вагоне для курящих, думая о Джорджтауне, и как он мальчишкой учился в школе, и о ребятах в бильярдной на Четвертой улице, и как он катался по реке с Алеком и Джейни.
Когда он вышел на вокзал, в Вашингтоне было яркое, солнечное зимнее утро. Он все никак не мог заставить себя отправиться к родным в Джорджтаун. Он побродил по вокзалу, побрился, почистил ботинки, выпил чашку кофе, прочел «Вашингтон пост», сосчитал деньги; все еще оставалось больше полусотни – целое состояние для такого парня, как он. Потом он решил повидать сначала Джейни, он будет поджидать ее и, может, поймает у выхода из того учреждения, где она служит. Он обогнул парк Капитолия и до Пенсильвания-авеню прошел к Белому дому. На авеню стоял все тот же вербовочный киоск, в котором он завербовался в военный флот. Ему стало как-то не по себе. Он пошел на площадь Лафайета и сел на зимнем солнышке, глядел на играющих разодетых ребятишек и нянек, на жирных скворцов, прыгающих по траве, на памятник Эндрю Джексону, покуда не пришло время идти за Джейни. У него так сильно билось сердце, что он почти ничего не различал. Было уже, наверно, позднее, чем он думал, потому что среди барышень, выходивших из лифта, Джейни не оказалось; он целый час простоял в вестибюле Риггс-билдинг, покуда к нему не подошел какой-то паршивый шпик и спросил, какого черта он тут околачивается.
Так что в конце концов Джо все-таки пришлось поехать в Джорджтаун узнавать, где Джейни. Мать была дома, и сестренки тоже, и все наперебой стали рассказывать, что собираются отремонтировать дом на десять тысяч страховой премии, полученной после смерти отца, и хорошо бы ему поехать на кладбище посмотреть могилу, но Джо сказал «чего ради» и поторопился уйти. Они засыпали его вопросами, расспрашивали, как ему живется, и он не знал, что им к черту отвечать. Они дали ему адрес Джейни, но не знали, в котором часу она уходит из своей конторы. Он зашел в театр Беласко и купил билеты и опять пошел в Риггс-билдинг. Он столкнулся с Джейни, когда она выходила из лифта. Она была нарядно одета, и подбородок был вздернут как-то по-новому, независимо и задорно. Он был так рад встрече, что даже испугался, как бы не разреветься. И голос у нее стал другой. Она говорила быстро и отрывисто и каким-то вызывающим тоном, какого у нее никогда раньше не было. Он повел ее обедать и в театр, и она ему рассказала, как ей замечательно служится у Дрейфуса и Кэрола и с какими интересными людьми она встречается. В ее присутствии он чувствовал себя жалким бродягой.
Потом он довел ее до дому – она жила вместе с приятельницей – и поехал в трамвае на вокзал. Он сел в вагон для курящих и закурил сигару. На душе было мерзко. На другой день он отыскал в Нью-Йорке одного знакомого парня, и они вместе выпили и подцепили каких-то баб, и еще через день он сидел на скамейке в Юнион-сквер с головной болью и без гроша в кармане. Он нашел корешки билетов в театр Беласко, куда водил Джейни, и аккуратно уложил их вместе с прочими мелочами в сигарную коробку.
Следующий корабль, на который он нанялся, была «Северная звезда», идущая в Сен-Назер с грузом консервов; все знали, что это вовсе не консервы, а боеприпасы, и команде была обещана премия за прохождение опасной зоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145