Правда, его теперь трудно было уже называть молодым человеком: в тридцать пять — тридцать шесть лет молодость сменяется зрелостью. Но господин Руссо и в зрелом возрасте еще не приобрел ни положения, ни соответствующей годам солидности.
Его преследовали неудачи.
Стараниями покровительствовавших ему дам, и прежде всего баронессы де Безанваль, Руссо было выхлопотано место секретаря французского посольства в Венеции. Полагали, что этот пост предоставляет Жан-Жаку возможность раскрыть таящиеся в нем таланты и открывает ему путь к дипломатической карьере. Быть может, этот первый скромный официальный пост будет лишь началом блистательной государственной деятельности?
Разделял ли Руссо эти иллюзии? Ответить на этот вопрос не так просто. Он любил путешествовать, у него была склонность к перемене мест; к тому же перед ним открывался совершенно новый, неизведанный путь: дипломатия — это звучало многообещающе; может быть, он связывал с ней и какие-то надежды, ведь у него была привычка фантазировать.
Во всяком случае, по прибытии в Венецию он взялся за дело с рвением. Посол французского короля граф де Монтегю, капитан гвардии, человек взбалмошный и своенравный, отнюдь не хотел утруждать себя многочисленными вопросами и заботами, возникавшими каждодневно, и передоверил практическое руководство делами посольства Жан-Жаку Руссо.
Первоначально все шло хорошо. Секретарь посольства постепенно входил во вкус своей многообразной и казавшейся ему интересной работы. «Я прилагал все усилия к тому, чтобы поддерживать полный порядок и быть совершенно точным во всем, что относилось к моим главным обязанностям», — писал позднее Руссо в «Исповеди», чистосердечно признаваясь, что для него это было нелегко. Но, по-видимому, он достиг столь значительных успехов на своем посту, завоевав уважение и расположение венецианских властей, что с какого-то времени послу это перестало нравиться.
Между послом и секретарем посольства возникли трения. Граф де Монтегю, не привыкший стесняться в выражениях, стал высказывать явное неудовольствие чрезмерным усердием своего подчиненного; приобретенный Руссо в Венеции авторитет был ему не по вкусу. Руссо, с детства обладавший строптивым характером, не проявлял ни малейшей склонности идти навстречу пожеланиям своего шефа.
Конфликт разрастался и вскоре принял острые формы. После неожиданно возникшей бурной сцены Руссо, хлопнув дверью, оставил навсегда здание французского посольства в Венеции. Второпях он даже не успел получить причитавшегося ему жалованья.
Возвратившись в Париж, Руссо приложил немало усилий, чтобы восстановить правдивым рассказом действительную историю своего конфликта с послом и добиться справедливого решения. Его письма к дю Тейлю, фактически управлявшему министерством иностранных дел осенью 1744 года, показывали, какое большое значение придавал Руссо оправданию своих действий в Венеции36.
Все оказалось напрасным. Его принимали по-прежнему доброжелательно и даже ласково, ему сочувствовали, его хвалили, но слова оставались только словами. Руссо не добился законного удовлетворения в споре с послом, он не получил также причитавшегося ему жалованья. Ему было отказано под предлогом, что он не француз, а иностранец и, следовательно, не может рассчитывать на покровительство Франции.
Это был тяжелый удар. В ту пору он еще не освободился полностью от доверчивости, даже предрасположенности к иллюзиям, которые были так присущи ему в молодости. Справедливость, право, закон были на его стороне. В этом был убежден он сам, это подтверждали и все его друзья, возмущавшиеся не меньше, чем он. Правда, Руссо столкнулся и с иными. Баронесса де Безанваль, способствовавшая в свое время его назначению в Венецию, в конфликте между Руссо и послом безоговорочно встала на сторону Монтегю прежде всего потому, что тот был послом — старшим по чину и званию. Руссо написал госпоже де Безанваль язвительное письмо: «Я ошибался, мадам… я должен был помнить, должен был чувствовать, что мне — иностранцу и плебею — не подобает выступать против дворянина»37. Он рвал с этой дамой навсегда.
Но при полной убежденности в своей правоте, при поддержке друзей и парижского света, готового в течение двух-трех вечеров сочувственно — при Руссо! — обсуждать это происшествие в Венеции, он не мог ничего добиться от официальных властей.
Тогда, как он позднее признался в «Исповеди», у него впервые возникли сомнения, более того, негодующее осуждение существующих гражданских установлений, общественного порядка, узаконивающих притеснение сильными слабых.
Он отступил. Впрочем, перед ним не было выбора.
После смерти отца ему досталась, не без хлопот, какая-то доля наследства. Она была невелика, но дала возможность некоторое время жить, не думая о том, как заработать деньги на хлеб насущный.
Обретя независимость, Руссо решил всецело посвятить себя музыке. В ту пору ему казалось, что музыкальное творчество — это и есть его истинное призвание.
У него была уже некоторая известность в Париже. За ним упрочилась репутация способного музыканта, одаренного композитора. Его друзья — а друзей в ту пору у Руссо было много — считали, что Жан-Жак на пороге решающих успехов. Его музыкально-литературные произведения были благосклонно приняты не только в миро искусства (их похваливал знаменитый в ту пору Мариво), но и среди великосветских ценителей изящного. Он возобновил работу над оперой «Галантные музы», начатой им еще до поездки в Венецию, и за несколько месяцев сумел се завершить. Его опера в некотором отношении была новшеством:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152