Он превосходно понимал — и последующий ход событий это полностью подтвердил, — что жирондисты всеми способами будут искать спасения жизни Людовика XVI. Спор о судьбе бывшего монарха меньше всего касался лично Людовика. Это был спор о судьбе революции: идти ли ей вперед или остановиться.
В речи в Конвенте 3 декабря 1792 года Робеспьер требовал смертного приговора бывшему королю. Его следует не судить, а покарать. Народ, свергнув его с престола, тем самым решил, что Людовик XVI — мятежник. Он не может быть судим потому, что он уже осужден. На смену старым конституционным законам пришел новый, высший закон, который является «основой самого общества, — это благо народа. Право покарать тирана и право свергнуть его с престола — одно и то же… Восстание — вот суд над тираном: крушение его власти — его приговор; мера наказания та, которую требует свобода народа. Народы судят не как судебные палаты; не приговоры выносят они. Они мечут молнию; они не осуждают королей, они погружают их в небытие»139.
Так мог говорить лишь истинно великий революционер. И замечательно, что эти проникнутые революционным бесстрашием слова принадлежали политическому деятелю, еще недавно в Учредительном собрании требовавшему упразднения навсегда смертной казни и так долго возражавшему против отмены института монархии во Франции. Робеспьер шел во главе революции, и, может быть, прежде всего потому, что он умел слушать ее голоса и, переучиваясь у нее сам, учил ее урокам других.
Вопреки требованию Робеспьера по настоянию жирондистов бывший король Людовик Капет был предан суду Конвента. Робеспьер, Марат, Сен-Жюст добивались его казни140. Жирондисты всякого рода двуличными маневрами старались спасти ему жизнь. Но когда но предложению Марата Конвент перешел к поименному голосованию, жирондистские лидеры проявили малодушие, и большинство голосовало за его казнь. 387 голосами против 334 Конвент приговорил Людовика Капета к смертной казни. 21 января 1793 года он был гильотинирован на площади Революции в Париже.
Исход борьбы в Конвенте по вопросу о судьбе короля показал, что влияние жирондистов начало падать. И это было не случайно. Революция шла вперед, и соотношение классовых сил менялось.
Война затягивалась. Контрреволюционная коалиция европейских монархий расширялась. Помимо Австрии и Пруссии в ее состав входили теперь Англия, Голландия, Испания, Неаполитанское королевство, Сардиния, ряд мелких германских и итальянских государств. В марте 1793 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Вандее, перекинувшийся в Нормандию и Бретань.
Ставленник жирондистов, тесно связанный с ними, генерал Дюмурье в марте вступил в переговоры с австрийцами и пытался повернуть армию па Париж. Измена Дюмурье открыла полосу военных неудач революционной армии. Войска Республики под натиском превосходящих сил интервентов отступали на всех фронтах.
Продовольственное положение страны становилось угрожающим. Быстрый рост дороговизны привел к жестокой нужде ремесленников, рабочих, бедный люд. В Париже и других городах начались волнения. Выдвигавшееся так называемыми бешеными141 требование об установлении твердых цен на продукты питания («максимум») встречало поддержку городского плебейства142. Главный вопрос революции — аграрный — оставался по-прежнему нерешенным, и потерявшее терпение крестьянство открыто выражало свое недовольство. С осени 1792 года вновь усилились крестьянские волнения.
Перед лицом этого углубляющегося кризиса Республики жирондисты обнаружили неумение и нежелание преодолевать его смелыми и решительными мерами. Вместо того чтобы бороться против возрастающего нажима внешней и внутренней контрреволюции, они были озабочены только борьбой против Горы. В час смертельной опасности, нависшей над родиной, они думали лишь о себе. Ненависть слепила им глаза. Классовый инстинкт подсказывал им верное понимание истинного смысла происходившей в стране борьбы. Один из самых проницательных жирондистов — Верньо в начале мая 1793 года говорил: «Я замечаю, к несчастью, что идет жестокая война между теми, кого называют санкюлотами, и теми, кого по-прежнему именуют господами» . Это соответствовало истине. Жиронда была фракцией господ, и потому все ее силы были направлены против санкюлотов, против народа. Но антинародные позиции с неизбежностью вели к антинациональным. От борьбы против народа луншь один шаг к открытой контрреволюции и национальной измене.
3 апреля 1793 года Робеспьер выступил в Конвенте с речью о сообщниках Дюмурье. Он начал ее простыми и суровыми словами: «Необходимо серьезно заняться исцелением от наших недугов. Решительные меры, диктуемые угрожающими родине опасностями, должны покончить с этой комедией… Надо спасать родину при помощи подлинно революционных мер. Надо обратиться к силе нации…»
Но это было только вступление. За ним последовало прямое и неотразимое обвинение Жиронды в,предательстве. Оно было персонифицировано. Робеспьер говорил не о всех депутатах, примкнувших к Жиронде, а о ее вожде. «Я заявляю, — сказал Робеспьер, — что никогда Дюмурье, никогда враги свободы не имели более верного друга и более полезного защитника, чем Бриссо». И он развернул цепь доказательств, обосновывающих это утверждение. «Я заявляю, — повторил он, — что истинная причина наших бед заключается в преступной связи между людьми, находящимися в нашей среде, и именно между указанным мною человеком и всеми теми, кто с ним водится». И он предложил декрет о привлечении к ответственности Бриссо по обвинению в соучастии с Дюмурье144.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152