И нахожу его на редкость привлекательным мужчиной. А вы?
Я пожала плечами и сухо ответила:
— Внешность этого человека не имеет ничего общего с его моральными устоями.
— Вы говорите, как королева Виктория! — Бьянка улыбнулась шире. — Успокойтесь, дитя мое, и наслаждайтесь жизнью. Любопытно, была ли я когда-нибудь столь же убийственно серьезной, как вы сейчас?.. Боюсь, даже в вашем нежном возрасте я воспринимала жизнь с долей здорового цинизма. Послушайтесь совета, дорогая, жизнь — это игра, а играть надо весело!
И Бьянка не спеша поплыла по коридору, а я осталась столбом торчать на последней ступени лестницы, чувствуя себя полной дурой трех лет от роду.
В сравнении с предыдущими сосредоточенно-унылыми трапезами этот обед можно было смело назвать оживленным. Катализатором веселья выступила, разумеется, Бьянка Кончини. Княгиня, словно опытная хозяйка, направляла разговор, втянув в него даже угрюмую Хелену. По крайней мере дважды Бьянка предотвратила ссору между Пьетро и юным Луиджи. Одновременно она умудрялась в весьма элегантном стиле флиртовать с подлым Смитом, чья глупая голова тотчас пошла кругом от такого (явно незаслуженного, на мой взгляд) внимания. Сэр Джон молол языком не переставая, хохотал и острил так, словно его наняли специально для этого. Единственное, что немного омрачило всем настроение, это внезапно испортившаяся погода. Когда мы не торопясь пили кофе, начали собираться тучи. Старая графиня беспокойно взглянула на внука:
— Луиджи, обещай, что ты останешься дома! Не стоит в дождь сидеть в мастерской.
Луиджи, который находился в превосходном настроении, послал мне улыбку.
— Бабушка боится, что в меня ударит молния, — объяснил он, ласково похлопывая старушку по руке.
Я улыбнулась в ответ:
— А моя бабушка не разрешала мне во время грозы играть на пианино.
— Ваша бабушка была разумной дамой, — твердо сказала графиня. — Электричество — очень сомнительная вещь. Разве кто-нибудь понимает, что это такое? Нет. То-то и оно. Луиджи, мальчик мой, обещай, что не пойдешь в мастерскую. Лучше почитай мне, ты же знаешь, как я люблю тебя слушать.
Юноша кивнул:
— Хорошо, бабушка, только сначала мне надо сделать несколько звонков, а потом я поднимусь к тебе.
— Ох уж эти звонки, — пробормотал Пьетро. — Мальчишка болтает по телефону днями напролет. Луиджи, не вздумай звонить своему приятелю в Швейцарию, последний счет был просто чудовищным.
Улыбка спала с красивого лица Луиджи, но он промолчал. Что за извращенное свойство натуры заставляет людей грубить своим близким? Замечания Пьетро были совершенно излишни, и все же он явно не мог без них обойтись.
После обеда мы с княгиней Кончини и Пьетро отправились осматривать коллекцию редкого фарфора. Бьянка готовила к изданию альбом, посвященный фарфоровым изделиям, хранящимся в частных европейских коллекциях, и хотела выбрать, какие из экспонатов Пьетро включить в книгу. Надо сказать, что в фарфоре я практически ничего не смыслю, да и не имею такого желания. На блюда изумительной красоты, которые показывал нам Пьетро, и впрямь стоило взглянуть, но разговор хозяина и Бьянки был мне совершенно непонятен. Так что, налюбовавшись вдоволь, я извинилась и направилась к себе в комнату.
Дождь за окном хлестал нешуточный, его монотонный шелест навевал дрему. Я прилегла на кровать и не заметила, как вскоре уснула.
В то, что сны — это посланцы из мира сверхъестественного, я не верю, но думаю, что сновидения могут помочь проанализировать неосознанные тревоги. В тот день мне приснился весьма необычный сон. Он был посвящен искусству: эротические рисунки Рафаэля, «Пиета» Микеланджело, греческие статуи в зале Пьетро — и все вымазано красной и лазурной краской, словно взятой с жутковатых полотен Луиджи...
Когда я проснулась, дождь все еще нудно моросил, с балкона доносился перестук капель. Какое-то время я лежала, вглядываясь в серые сумерки и пытаясь понять, что же меня так гнетет.
Очевидно, тревога как-то связана с Луиджи и его студией. Эти кипы рисунков, набросков, акварелей... Мальчик экспериментировал с различной художественной техникой. Но почему он не попробовал себя в скульптуре?
Имелось несколько разумных объяснений. Возможно, Луиджи просто не умеет работать с объемными вещами. И все же в некоторых набросках, которые я видела днем сквозь пелену пота, было нечто такое...
Нет, никакой гипотезы у меня не возникло, пока лишь бесформенное, неправдоподобное подозрение. Но я знала, что его нужно проверить, причем немедленно. Соскочив с кровати, я прихватила плащ и уже находилась у двери, когда взгляд упал на часы, стоящие на туалетном столике. Половина пятого. Пора звонить в Мюнхен.
Трубку взяла Герда, секретарша Шмидта. Пришлось несколько минут посплетничать с ней, прежде чем она соединила меня с шефом. Герда — самая ужасная болтунья на свете, но она славная девушка, и обижать ее не хотелось. И все же я с трудом сохраняла невозмутимость, тревога снедала меня все сильней. Я напоминала себе собаку, на которую напали полчища блох. Меня, правда, терзали не насекомые, а подозрения, заставляя в нетерпении приплясывать на месте. На какую-то долю секунды даже захотелось придушить ни в чем не повинную Герду, но наконец трубка перекочевала к Шмидту.
— По-моему, я кое на что набрела! — выпалила я, не дав ему и рот раскрыть. — Нет, пока не могу ничего сказать, всего лишь подозрения. Но если моя догадка подтвердится, я вам перезвоню! Если сегодня от меня сообщений не будет, значит, я обманулась, но завтра позвоню как обычно.
Старину Шмидта, разумеется, переполняли вопросы, однако я быстро пресекла его восторженный лепет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76