Возможно, он одержим снобизмом с обратным знаком, которым славятся состоятельные американские сопляки. Американская золотая молодежь обожает рядиться в рваные футболки и линялые истерзанные джинсы, — дескать, богатенькие юнцы солидарны с угнетенными массами. На мой взгляд, вполне милая черта. Глупая, конечно, но милая и безвредная. А может, родитель Луиджи держит сына в черном теле? Родители — странные создания. Бедные трудятся в поте лица, чтобы их дети получили то, чего не было у них, а богатые, наоборот, так и норовят ткнуть любимое чадо в превратности судьбы, рассказывают лживые истории о том, как в детстве они каждый день ходили в школу за тридцать миль, стирая ноги в кровь, в мороз и зной...
Кроме гаража, я нашла еще конюшню, оранжерею, с десяток всевозможных сарайчиков и домиков, а также мастерскую плотника. В мастерской я задержалась, но никаких иных инструментов, кроме молотков, стамесок и прочего столярного инвентаря, там не было.
Рыская по поместью, я пересмотрела немало зданий, но вот люди мне на глаза не попадались. Ни единой живой души. Впрочем, нет — одна душа попалась, она мирно храпела под старой яблоней: садовник даже отдыхать предпочитал на лоне природы. Неудачное время я выбрала для проверки личностей слуг: все они, подобно своему хозяину, наверняка отправились после обеда почивать. Пришлось свернуть экспедицию и возвратиться в дом. Позвоню, пока все спят, Шмидту. До условленного часа еще далеко, но старый фантазер небось давно уже караулит у телефона, сгорая от любопытства.
Моего письма профессор пока не получил. Ничего удивительного — итальянская почта отличается, мягко говоря, некоторой безалаберностью. Я конспективно изложила Шмидту свои успехи, на что, к сожалению, не требовалось много времени, после чего неторопливо оделась и наложила на физиономию легкий макияж — впереди ждал еще один томительный вечер с Рудольфом Фримлом и Великим Пьетро, мастером иллюзий.
Начался вечер вполне невинно. Из гостиной доносилось мелодичное журчание — кто-то играл Шопена, и играл совсем недурно.
Гостиная, красивая комната в белых и золотистых тонах с огромной хрустальной люстрой и позолоченными лепными херувимами, игриво гоняющимися друг за другом по потолку, была любимой комнатой Пьетро. Мебель обита парчой цвета слоновой кости, рояль кокетливо поблескивал золотистыми боками, но, поскольку вышел из мастерских Бехштейна, расцветка не повлияла на его звучание.
Я вошла в гостиную, Смит вскинул на меня наглые синие глаза и заиграл романтически-томный этюд. Ко мне неслышно скользнул лакей с подносом. Я взяла бокал шампанского и решительно направилась к роялю.
— Неплохо, совсем неплохо. Почему бы вам не заняться музыкой и не завязать с криминалом?
— Фи, милая Вики, что за уголовный жаргон? Играю я не так уж и хорошо. — Руки Смита проворными зверушками гонялись друг за другом по клавиатуре. — На клавесине у меня получается лучше, но я не профессионал.
— С удовольствием послушаю вашу игру. Наверняка у Пьетро найдется парочка клавесинов.
— Клавесин в зеленой зале, — чопорно сообщил Смит и переключился на еще более слащавую мелодию из симфонии Чайковского.
— Тогда хотя бы сыграйте что-нибудь не столь сентиментальное, — потребовала я.
— Чем же эта плоха? — возразил Смит, едва заметно кивнув золотистой головой в сторону дивана.
Сумерки, царившие в комнате, оставляли углы в голубоватой тени, потому я не заметила Пьетро и его даму. Они сидели рядом, держась за руки, и что-то ласково нашептывали друг другу на ухо.
— Что случилось? — спросила я вполголоса. — Мне казалось, они вот-вот расстанутся.
— Мне тоже. Наверное, кто-то дал нашей толстушке добрый совет. Я думал, это ты, дорогуша моя.
— Да, я и в самом деле посоветовала... Но не думала, что она воспримет мой совет так буквально. Кстати, я знала, что вы наводили обо мне справки, но такая тщательность... Дело в том, что у меня уже есть неприятный опыт общения с призраками...
— Когда-нибудь я с удовольствием выслушаю подробности этой истории, — сказал Смит, входя в импровизаторский раж.
— Сомневаюсь. Так каким образом вы...
— Дорогая моя, твой друг Шмидт половине Мюнхена растрезвонил, какая у него замечательная помощница.
— Значит, у вас есть друзья в Мюнхене?
— У меня есть друзья везде и всюду. И я с легкостью завожу новых.
— Вот в этом не сомневаюсь.
Я отвернулась от рояля. Пьетро отклеился от Хелены и привстал:
— Вот и вы, Вики. А я тут рассказываю Хелене об архитектуре древнегреческих храмов.
— В самом деле? Увлекательная тема, не так ли, Хелена?
Прелестница хихикнула, пошевелилась, и меня ослепило какое-то сверкание. Судя по всему, Хелена пребывала в благодушном настроении. Пьетро пружинистым шагом устремился к столу с закусками. Я села рядом с Хеленой.
Неудивительно, что у нее отменное настроение. На сдобной груди красовался источник ослепительных бликов — брошь размером с тарелку для бутербродов. Вещица в стиле барокко из белого золота, бриллиантов и жемчуга, усеянная россыпью античных камей. Вкусы в восемнадцатом веке, как и вкусы Хелены, отдавали вульгарностью. Пышнотелая красавица радовалась подарку, как дитя: круглое лицо так и сияло, когда пассия графа созерцала брошь поверх массивного двойного подбородка.
— Ух ты! — лицемерно воскликнула я. — Наверное, это любовь!
Хелена захихикала с удвоенной силой и прошептала заговорщическим тоном:
— Пьетро всего лишь дал поносить. Так он сказал. Но я ведь могу забыть вернуть эту миленькую брошечку...
— Гм...
— Пойдемте к окну, там лучше видно.
Я с радостью согласилась, так как хотела внимательнее разглядеть брошь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76