Если позвонят, предупредите меня!
Я пожимаю старый обломок, который служит ему рукой, и исчезаю в направлении Нижней улицы.
Въезжая в узкую улочку с односторонним движением, я замечаю на другом ее конце хромированный дилижанс моей Эстеллы. Я замедляю ход, чтобы дать ей возможность оторваться от меня, и, вместо того чтобы остановиться у рокового номера 13, начинаю на расстоянии преследовать черный «шевроле».
Эта церемония длится недолго. Вопреки тому, что мне сказала моя цюрихская красавица, она направляется не в Париж, а возвращается домой, на проспект Мариво. Может быть, она заезжала передать какие-нибудь указания синьоре Куштапьяна и там обнаружила, что что-то забыла? Но нет, она выходит из машины, открывает ворота, загоняет во двор свой болид и запирает ворота.
Что же делает малыш Сан-Антонио – любимец женского пола? Вы догадываетесь. Он поспешно возвращается к домработнице. Эта особа обитает в симпатичной квартире из одной комнаты вместе с мужем, старым дядей-калекой, свекром и свекровью, полоумной племянницей, своими семью детьми и тетушкой из Бургоса. Это сверхтучная матрона с усами, как у мамаши Берю, грудастая, пузатая и с акцентом, о котором самое малое что можно сказать, так это то, что он не напоминает акцент сибирских степей.
– Кто вы? – спрашивает она, недоверчиво глядя на меня. Я принимаю самое постное выражение лица в стиле убитого горем гробовщика:
– Мадам Куштапьяна?
– Да.
– Мадам, я пришел сообщить вам о большом несчастье... Все семейство уставилось на меня: муж, дневной сторож в ночном кабаре, собравшийся на работу с котомкой через плечо; дядя-калека, открывший рот; свекор и свекровь, закрывшие его, с ложками в руках; племянница-идиотка, разразившаяся смехом; шестеро ребятишек, уронивших штаны, стоя в очереди к треснутому горшку, на котором восседал седьмой.
– Что за несчастье? – вздыхает огромное создание.
– Произошел несчастный случай с малышом, у Лавми. Признаться, я не люблю подобные приемы, но мне необходимо быстро решить дела и избежать лишней болтовни.
В перенаселенной комнате поднимается вопль. Все, кто понимают по-французски, начинают рыдать. Мамаша Куштапьяна ломает окорока.
– Мой Джузеппе! Мой Джузеппе! – вопит она. – Скажите мне, он не умер?
– Нет, всего лишь набил огромную шишку на лбу. Она успокаивается. Муж принимается выговаривать ей что-то прочувственное на языке д'Аннунцио. Я прекращаю эту учебную тревогу. Мое удостоверение действует в данном случае, как очень мощный тормоз.
– Что это? – повторяет дама с сиськами.
– Полиция! – это наконец разговорился дневной сторож.
Он говорит, жестикулирует, брызжет слюной, полагая, что так он быстрее выскажется. Он ругает меня. Он призывает в свидетели всех присутствующих, в том числе и меня. Он обращается к Господу Богу... Я вынужден кричать еще громче, чтобы призвать его к спокойствию. Короче, все удалось расставить на свои места. Но, честное слово, далось это нелегко.
Я избавлю вас от подробностей описания восклицаний, междометий, воззваний и заклинаний. В общем, если только ваше серое вещество не включено на переменный ток, вы поняли, к чему клонится дело.
Вчера в отеле, куда я привел жену младшего ефрейтора, я заметил, глядя на фото семьи Лавми, опубликованное в «Киноалькове», что так триумфально выставляемый красавчиком Фредом ребенок – совсем не тот, которого я видел в колыбели и за которым присматривает малышка Эстелла.
А так как мой мизинчик работает на всю катушку, я понял, что она лелеет младенца мамаши Куштапьяны. И мамаша Куштапьяна признала это без труда. Я кладу конец мученическим страданиям трансальпийской мамы, признавшись ей, что я блефовал и что ее последний ребенок чувствует себя прекрасно. И тут же ее горе сменяется яростью. Она хватает бутылку с намерением отправить ее с оплаченной доставкой мне в голову, но очень вовремя вмешался производитель младенцев Куштапьяна.
Купюра в десять франков, предусмотрительно выложенная на стол, успокаивает бедную женщину.
– Почему вы доверили своего бамбино Лавми? – спрашиваю я.
Она медлит с ответом. Я очень четко объясняю ей, в чем именно состоят прерогативы полицейского. Она понимает, что шурин, который является начальником на одной из фабрик по производству туалетной бумаги, такой же, как ты. Вечно торопится, как будто кто-то его подгоняет.
– Плевать я хотел на твоего шурина! Пусть он подотрется своей собственной бумагой, чертов ты осел. Расскажи мне лучше о Харрисоне.
– К нему действительно обращалась миссис Унтель.
– По какому вопросу?
Старая развалина качает головой.
– Ты мне не говорил, чтобы я расспрашивал...
– Ах ты старая затянувшаяся катастрофа! – топаю я ногами от возмущения. – Это помогло бы мне выиграть время! Я бросаюсь к двери.
– Ты организуешь наблюдение за «Карлтоном». Я хочу иметь подробный доклад обо всем, что делает миссис Лавми.
– Жена этого...
– Да. Возьми людей и действуй незаметно. Не знаю, какова скорость тех, кто бегает сломя голову, но уверен, что в этот момент они меня не смогли бы обойти.
Тэд Харрисон – парень высокого роста в золоченых очках с челюстью жевальщика резинки и веснушками до самого галстука.
Он говорит по-французски с акцентом, что, видимо, способствует его успеху у женщин, любящих экзотику.
– Опять полиция! – произносит он, улыбаясь. – Решительно, я скоро уверую, что моя совесть нечиста!
Что касается меня, то мой стиль вам известен, прямо к цели и поменьше болтовни!
– Господин Харрисон, один из моих сотрудников сообщил мне, что вы общались с миссис Унтель.
– Точно!
– Она связалась с вами из США, до прибытия во Францию, не так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39