Все, на что, он способен, так это стричь купоны со своего положения. Он живет за счет папы, не слишком портя себе кровь.
Ставлю цирк шапито Амара против коринфской капители, что после шквала фотовспышек Лавми тут же передал малыша Джими швейцарской няне, пока чудо-ребенок не замочил его великолепный костюм.
Я спохватываюсь, осознав вдруг, что некоторое время молчу. Нехорошо, если объект твоих домогательств остывает. Жену младшего ефрейтора нужно держать в хорошо прогретом состоянии, как паяльник.
– Как вас зовут? – томным голосом спрашиваю я.
– Виржиния.
– Чудесно!
– Вы находите? А мой муж считает, что так зовут только кухарок...
– Он ничего в этом не понимает. Этим именем хочется просто упиваться... Я хотел бы вам его нашептывать на свой лад...
– А как это, на ваш лад?
– Это хороший лад. Но я не могу его продемонстрировать на публике, в зале есть несовершеннолетние, а я запрещен для детей до шестнадцати лет.
Наступает время нанести мой секретный удар. С женщинами всегда надо действовать быстро и решительно.
– У вас не бывает таких моментов, Евлалия, когда от ваших современников вам начинает шибать в нос?
– Виржиния! – поправляет она.
– Мой вопрос, тем не менее, остается в силе.
– Да, действительно. Я нахожу людей докучливыми, они такие злые...
Знакомая песня, запатентованная Фернаном Рейно.
– Если бы вы согласились, – забрасываю я пробный шар, – мы могли бы провести оздоровительный сеанс уединения в небольшой известной мне квартирке в двух шагах отсюда, на улице Корнеля.
– Вы это всерьез?
Мне еще ни разу не попадалась женщина, которая в подобной ситуации не выдвинула бы этого возражения.
– Нет, – смело соглашаюсь я. – Это совершенно несерьезно, но безумно увлекательно...
– Я порядочная женщина!
– Надеюсь, ибо в противном случае ваш муж уже давно бы вас арестовал. Так идем?
Я перехватываю официанта, оплачиваю счет и встаю. Она сворачивает в трубочку свой «Киноальков» (все исподнее белье кинематографа) и так пассивно следует за мной, что это заставляет меня подумать, что бретонская кровь в ней берет верх.
Я веду ее в знакомое местечко, которым я активно пользуюсь в подобных случаях. Оно называется «Как у себя дома», и люди приходят туда заниматься тем, чем они не могут заниматься дома. Здесь три этажа комнат с горячей водой, пружинными диванами и умывальниками многократного использования.
Это какое-то чудо! Когда какая-нибудь замужняя женщина пересекает порог этого укромного заведения, у нее создается впечатление, что она высаживается на другую планету, куда ее муж и приличия не имеют доступа.
– Это неразумно!.. – шепчет испуганная Петрония.
Она забыла мне это сказать, а теперь ей остается лишь заявить, что «подобное с ней происходит впервые в жизни», и протокол будет соблюден.
Когда горничная выходит, Аделаида завершает протокольную часть.
– Я сошла с ума, – говорит она, расстегивая чрезмерно короткий жакет своего слишком длинного костюма. – Знаете, это у меня впервые...
Спасибо! Теперь можно начинать работать всерьез. Я боялся, что она оставит последнюю фразу при себе, но Гертруда не из тех женщин, которые хранят при себе что бы там ни было, будь это даже пояс для подвязок. За время, меньшее, чем понадобилось бы Юлу Бриннеру, чтобы сделать себе пробор посредине, она изготовилась к представлению. Ничего в руках, ничего в карманах!
Эта девица – созерцатель. Она созерцает в основном потолки...
Я собираюсь сыграть ей «Турецкий марш», но не Моцарта, а Бугай-паши. И тут я нечаянно сталкиваю на вытертый ковер пресловутый кинематографический и чувственно-возбуждающий журнал. Не знаю, поверите ли вы, но я верю... По крайней мере, мне кажется, что я верю в лукавство случая. «Киноальков» раскрывается как раз на странице, посвященной Фреду Лавми. Передо мной вновь возникает семейная фотография кинозвезды, и, вопреки обстоятельствам, которые побуждают (я бы даже рискнул написать «возбуждают») меня сконцентрировать внимание на столь же глупом, но менее статическом образе, я бросаю последний взгляд на эту вызывающую умиление группу. И тут происходит со мной странный феномен десексуализации.
Вместо того чтобы трижды сыграть обещанный марш, я впрыгиваю в свои брюки. Я одеваюсь так быстро, что красавица моя не успевает спикировать с седьмого неба, к которому она только что устремилась на крыльях экстаза.
– Извините меня, Мелания, – торопливо бормочу я, – мы отложим условленную беседу на какой-нибудь последующий день. Я вспомнил, что, уходя из дома, забыл закрыть газ. Мне даже кажется, что я оставил на огне молоко! Чтобы выйти отсюда... в общем, вы не ошибетесь: это внизу, и даже есть стрелка, указывающая выход... Дружеский привет младшему ефрейтору. В ближайшие дни он обязательно получит повышение...
Все это я говорю, застегивая штаны и завязывая шнурки.
Бедная Пульхерия лежит с широко открытым от непонимания ртом. Вы, должно быть, думаете, что я веду себя, как самый последний хам, и на сей раз вы действительно правы. Но для меня немыслимо совершать жертвоприношения Венере, как говорят некоторые недоумки, считающие, что любовь – это жертва, после того, как я сделал открытие, способное перевернуть многое в предпринятом мной расследовании!
Я не могу пока сказать вам, какое именно открытие, потому что, в конце концов, я могу ошибиться, а вы, при случае и вашем хорошо известном мне коварстве, не преминете дать мне понять, какой я дурак.
Как бы там ни было, но, покинув ефрейторшу, я беру курс на Мэзон-Лаффит со скоростью, которая заставляет регулировщиков движения доставать пачки квитанций из самых глубоких карманов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39