Красочно обрисую свою келью: мол, как у летописца Пимена. Или лучше Нестора назвать? Не подумал бы, что истории не знаю. Посмеемся. О том, что у нас в Колоцке нет хлеба и мы с женой пьем чай с вареной картошкой, пожалуй, лучше умолчу. А то, гляди, подумает: какое, дескать, там вдохновение с картошки?
Вот и чугунная ограда двора с каменным цоколем. Новый просторный дом, лестница, второй этаж, синий почтовый ящик, медная дощечка с выгравированной фамилией: «У. М. Углонов». На мой звонок, как обычно, вышла прислуга с толстыми, сытыми щеками, в белом нарядном переднике.
— Ульян Мартынович дома? — солидно спросил я, собираясь переступить порог. И, уже как свой человек, добавил, кивнув на ящик: — Вон у вас там письмо. Выньте.
Прислуга не посторонилась.
— Вы посыльный из редакции? Давайте пакет, я сама передам. О полдень не велят тревожить.
Неужто не узнала? Что такое? Смотрит, будто впервые видит. Может, виновата полудошка? Какая разница, новая она или ношеная — меха! Конечно, хорошо бы к ней еще пыжиковую шапку, фетровые бурки с отворотами, желтыми кожаными головками! Все же именно теперь, по моему мнению, я хоть немного стал походить на растущего молодого писателя, и вдруг — «посыльный»! Эка глупая баба!
— Я у вас уже был... несколько раз, — сердито сказал я и с достоинством назвался.
— Писатель? А вы с Ульян Мартынычем по телефону сговаривались? Нет? Обождите, узнаю, дома ли они.
И, вынув из ящика почту, домработница ушла, оставив меня на лестничной площадке.
Вот зануда, и в переднюю не пустила. Надо сказать Углонову, чтобы предупредил. Только хорошо бы подыскать остроумную форму, позабавить его.
Сквозь неплотно прикрытую дверь из кабинета донесся знакомый истонченный расстоянием бас. Значит, дома. Может, работает? Ну да разок-то ради меня может на пару часов отложить рукопись? Живу я в деревне, аж «за Можаем», у него бываю вон как редко. Когда Углоновы обедают? А то до обеда я посижу в кабинете, почитаю, мешать ему не буду, посмотрю, как он пишет, покопаюсь в библиотеке.
Толстощекая прислуга появилась минуты через три, безучастно проговорила:
— Ульян Мартыныча нету дома. Позвоните им завтра в десять утра.
И захлопнула перед носом дверь.
Как же так? Выходит, мне почудился его бас из кабинета? Смущенно спускаясь по лестнице, я вынужден был прижаться к стене: мимо меня, шагая через ступеньку, поднимался выбритый, как актер, мужчина с маленьким чемоданчиком. Знакомое лицо! Кто такой? Знаменитость? Ба! Да это же парикмахер Углонова. Значит... И я мучительно покраснел. С этой поры я навсегда запомнил: известным писателям надо заранее звонить. На то в Москве и существуют телефоны. К «учителям» следует подлаживаться, попасть на прием — это милость.
Весь день я в «отеле» читал гранки повести. Опасность встречи с Цыпиным отпала. Издательство на Тверском бульваре прекратило существование, весь его портфель был передан в Большой Гнездниковский. Здесь создавалось другое, самое крупное в Москве издательство современной литературы — «Советский писатель». Директора нем был новый.
Вечером Петька Дятлюк вернулся из «Крестьянской газеты»: он там работал в экспедиции. На электроплитку с треснувшей керамикой поставили помятый алюминиевый чайник, расстелили газету, порезали пайковую
селедку, хлеб. Из посуды были стакан и эмалированная кружка.
Когда, примостившись за колченогим столом, сели ужинать, Петька спросил меня со своим тихим юмором:
— Видал, Витя, многотомного классика? Иль он где за границей летает?
Мне было стыдно признаться, что меня не приняли. А в этом я все больше убеждался, вспоминая свой «визит» к Углонову.
— Угадал, Петя, — ответил я как мог веселее. — Только не за границей летает Ульян Мартынович, а в такси. Я подхожу, а он собирается в «Новый мир». Извинялся, брат, что не может принять. Назначил завтра на утро. Просил непременно.
Я поспешил переменить тему разговора:
— А как твои творческие дела? Продолжаешь свою повесть «Жизнь улыбается»?
— Мне, дружище, «жизнь улыбается» в экспедиции. Знаешь, сколько работы? Придешь домой, а у тебя в голове будто черти горох молотили. Я, Витя, сейчас на другой жанр перешел. Сочинил стишок. Хочешь послушать?
И, вскинув руку, он с хорошо разыгранным пафосом прочитал:
А жизнь идет. Стареем мы. Песок вслед путь нам устилает. О Муза милая, пойми, Как по тебе Дятлюк страдает!
Славный мужик Петька, а от литературы отходит. Попробуй сесть за повесть, когда в голове «черти горох молотили»! Это бы и со мной случилось, останься я в «Известиях» репортером или в отделе правки. Не зря Горький сказал: литература —баба капризная, совместительства не терпит. Хочешь выбиться в писатели? Пей холодную водичку из крана, рукавом закусывай и не распускай слюни. (Я всячески старался оправдать себя в том, что «не изменил изящной словесности» и отказался «сойтись с журналистикой». Признаться? В душе я частенько жалел об этом. Уже бы стал заправским газетчиком, не пришлось бы изворачиваться, стрелять у меценатов сотняжки, да небось бы за это время и не один сюжетец для рассказа выудил из «командировок» по городу.)
— Кишка тонка сочинять повесть, — продолжал Петька. — Пороху черт ма. Ведь мы, Витя, как знаний набирались? Вроде той козы. «Бежала через лесочек, ухватила кленовый листочек». А когда скакала через мосток, лизнула «воды глоток». Вот мне в «Крестьянской газете» контрамарку давали на «Дни Турбиных» в Художественный. Видал? Это пье-са. Всем пьесам пьеса! Так автор Михаил Булгаков—-сынок профессора, в Киеве гимназию кончил. Университет. Настоящий писатель. Глыба. Алексей Толстой возьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70