Мы тебя давно приметили: чемоданы у пассажиров изучаешь? Давай меняй адрес, не то мы поможем.
Как известно, спорить с властью опасно, и мне из вокзального скверика пришлось перекочевывать на Чистые пруды: бульвар большой, пустых скамеек уйма.
Три недели спустя в «Красной нови» наконец сообщили, что рукопись моя прочитана и поэтому я могу забрать ее обратно.
— Слабо, — пояснил мне тот же патлатый молодой человек в роговых очках. — Притом тема о перевоспитании беспризорников устарела, как буква «ять». Отстаете от жизни, дорогой товарищ, отстаете. Сейчас надо показывать строительство заводов, колхозы. Подумаешь: плохо знаете! Съездите в командировку, посмотрите. Кто пошлет? Ну уж это не наша печаль.
Коленки мои тряслись, когда я спускался по крутой лестнице из редакции. Что делать? Максим Горький жил на Капри, а туда наши товарняки не ходили. Поймет ли кто из «фраеров» моего «Карапета»? А главное, на какие шиши жить? Последние дни я и так питался в своей «библиотеке» у Китайгородской стены. Выбрав на развале книгу побогаче, я начинал ее читать, листая страницу за страницей, и в увлечении «забывал» вернуть торговцу. Затем продавал у Сухаревской башни,. ..а на вырученные деньги устраивал пир — покупал в обжорном ряду щи с требухой или мятую картошку.
Бросить Москву и зайцем вернуться в Старо-Щер-биновку? Чтобы высмеяла .Галя Остапенко, посочувствовал «коллега» Аристарх, стала утешать родня? Лучше бродяжничать. Притом я уже подал заявление в литера-
турный рабфак; об учебе я еще в станице подумывал. Но как быть с «Карапетом»? Отказаться от всех мечтаний?
И тогда я решил сделать последнюю попытку: разузнал адрес другого писателя из босяков, Алексея Свир-ского. Он тоже знаменитый, был золоторотцем, ходил по этапам, «отдыхал» в пересыльных тюрьмах. В повести «Рыжик» здорово описал беспризорников вроде меня,— глядишь, поможет опубликовать рассказ. Во всяком случае, даст ценный совет — не то что очкастый секретарь из «Красной нови» или поэт И. Д. Вахрямин. Рискну! Что я теряю? Не примет? Повернусь и уйду. Хоть посмотрю, какой он из себя.
С утра я затеял на Москве-реке настоящий банно-прачечный трест: искупался сам, постирал майку, носовой платок, помыл и желтые ботинки, давно не чищенные. Расстелив на берегу штаны с пузырями на коленях, я долго лежал на них, пытаясь отутюжить. С настоящими живыми писателями я до этого никогда не общался, и по дороге на Тверской бульвар, 25, сердце мое колотилось так, словно внутри меня что-то починяли. Чтобы обмылок и полотенце не оттопыривали карман, я завернул их в газету вместе с украденной книгой, которую еще не' успел продать. Сверток немного смущал меня: как в баню собрался. Но кому я мог сдать его на хранение? Хочешь не хочешь, а скудное имущество приходилось всюду носить с собой.
Дом, в котором квартировал Свирский, был желтый, низенький, с длинными, почти во всю стену, окнами и стоял в глубине двора. Открыла мне молоденькая домработница в белом фартуке.
— Вам Алексей Иваныча? — спросила она, без особого доверия оглядев мой проеденный пылью, изжеванный пиджак, надетый прямо на свежевыстиранную и еще не совсем просохшую майку. — Обождите. Сейчас позову.
Меня вдруг охватили сомнения. Чего приперся? К такому человеку! Кто я? Автор «слабого» рассказа, который отказались печатать. Может, смыться, пока не поздно?
Обитая клеенкой дверь распахнулась, вышел Свирский: я помнил его портреты. Известный писатель ока* зался обыкновенным человеком, а ростом ничуть не выше меня, только гораздо плотнее. Волосы у него были
пышные, седые, усы черные, точно начищенные ваксой, и такие же черные, очень живые глаза. Темно-синий шевиотовый костюм свободно облегал его коренастую фигуру, полотняная вышитая сорочка сияла белизной.
— Вы ко мне?
Какую-то минуту я смотрел на него, как на памятник, потеряв дар речи.
— Пишущий, наверно?
Что же это я в самом деле? Ведь Свирский подумает, что перед ним истукан.
— Я читал вашего «Рыжика», — торопливо заговорил я, покраснев от своей оплошности, забыв поздороваться. Я опасался, что Свирский не станет меня слушать, уйдет, и старался не сбиться с заученной речи. — Я жил в детдоме возле Ростова-на-Дону, где вы написали свою первую книгу про воровские трущобы... помните? В Новочеркасске жил. Я вам принес свое сочинение про беспризорников, если можно, прочитайте.
Откажет? Не возьмет? Ну что ему просьба бродяги-парня? Небось давно забыл, как сам ночевал по базарным рундукам, за гроши нанимался на поденку. Вон каким барином выглядит! Маститый писатель! И, не зная, чем бы убедить Свирского, я добавил:
— Скажете потом, стоит мне писать или нет.
В душе я нисколько не сомневался, что писать мне безусловно «стоит», но боялся показаться хвастливым. Надо было произвести благоприятное впечатление — это главное. Свирский подумает: «Вот какой скромный молодой человек» — и порекомендует рукопись в журнал. Он пристально посмотрел на меня: у него был испытующий взгляд человека, привыкшего быстро, с ходу давать оценку встречным.
— Скажите, а почему вы решили писать рассказы? — Тянет... да и все.
— В таком случае, что бы я вам ни посоветовал, вы все равно писать не бросите.
Этой фразы я совершенно не предвидел и поэтому не заготовил, на нее заранее ответа. Спина и руки у меня вспотели, я стоял и молчал. Свирский взял мою рукопись, бегло перелистал.
— Ладно, оставьте,
— Когда можно за ответом? — обрадованно спросил я, готовый ждать хоть месяц.
— Да зайдите... послезавтра во второй половине дня.
Я ушам своим не поверил. Свирский даже подал мне на прощанье руку — небольшую, широкую и сильную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70