Серега Курганов — тот сразу начинал рассказывать издателям, редакторам анекдоты и всегда вызывал смех. Директор и на этот раз не поддержал моей попытки. Хмыкнул бы уж, что ли, коли язык окостенел.
«Как замороженный», — подумал я, чувствуя, что начинаю робеть.
Плечи мои, руки, ноги стали наливаться свинцом, язык сделался пудовым. «Эх, зря не хватил четвертинку для находчивости». Молчание затягивалось. С трудом, непокорными пальцами открыл я немудреный замочек, вытащил из брезентового портфеля экземпляр «Карапета» и положил на стол.
— Хочу переиздать у вас свою повесть. Пусть харьковчане узнают, что я здесь когда-то жил.
Это все, что я сумел из себя выдавить. Смотреть в глаза директору я уже не мог и уставился в его конопатую переносицу с двумя неглубокими поперечными морщинами. Сидел он откинувшись в кресле, все время испытующе смотрел на меня и даже не взял в руки книжку.
— Я ее знаю, — сказал он негромко, сиповато. — Она прошла в наших магазинах.
«Заметили? — радостно вспыхнуло в моей голове. — Значит, харьковчане помнят «Карапета»? Неужто я действительно спасен?»
— Мы не занимаемся переизданиями, — так же неторопливо закончил директор.
Вот и все. Как просто! И не надо больше потеть.
— Жарко... сегодня, — вдруг сказал я.
Шея под застегнутым воротничком была мокрая. Еще, дурак, галстук надел: хотел произвести впечатление.
— Гх. Хм. Мммг, — издал директор какой-то нечленораздельный звук и чуть заворочался в кресле.
Сесть мне забыли предложить, а может, не сочли нужным. Я стоял красный, как налитый кровью пузырь, и понимал, что больше не придумаю даже и корявой фразы. Пробормотав что-то на прощанье, я поклонился и вышел.
«Закоченел от важности, — со злостью обложил я директора проперченным словцом. — Типичный ответ товарища из выдвиженцев. Понимает ли он, что такое литература? Откуда его сюда «перебросили»? Не из конторы ль «Заготскота»? А то Управления милиции?»
Почему же все-таки меня отказались переиздать? Нет «возможностей»? Ведь Харьков давно не столица, обыкновенный областной центр. Или и здесь «Карапета» считают слабым и боятся, что не раскупится тираж? А может, просто я не сумел понравиться... этому надутому индюку? Его тон, поведение были пренебрежительными. Э, какой из меня делец? Повернуться-то не умею!
В Москву я возвращался гораздо раньше, чем рассчитывал. Ночью, лежа на самой верхотуре, где обычно кладут вещи, я курил папиросу за папиросой, стараясь забыть полученный удар.
Я уже знал, что на свете есть знаменитые, гениально одаренные писатели и есть посредственные, безымянные — «литературные клячи», как их назвал Куприн. Собственно, они-то и составляют девяносто девять процентов всех «мастеров слова». И теперь я с отчаянием думал: «Уж не среди них ли мое место?» Впервые открыто задал я себе вопрос, который давно подспудно меня мучил: есть ли вообще у меня талант? Какое талант, просто способности? Может, я совершил непоправимую ошибку, взявшись за перо? Почему, в самом деле, я вообразил себя писателем? Стукнула блажь, я и кинулся «сочинять». Ведь десять лет назад, живя «огольцом» в панасовской ночлежке, а потом на Холодной горе у опекуна, я даже не представлял себе, что такое художественная литература. Да знаю ли и сейчас? В самом деле: какова роль писателя в обществе? Не пофасонить же и получить гонорар решили Бальзак и Лев Толстой? (Так раньше думал лишь я.) Рассказать о том, что видели? Маловато. Этак бы литература не имела направления. Вот я слышал, что она — отражение жизни. Здорово! Но все ли и это? Литература — наука о жизни, история нравов, она активно влияет на формирование человече-
ства. Клеймит деспотизм, зло, войны, сближает народы, континенты. Мало ли еще у нее великих задач? Пропасть. Каждый писатель должен внести свою лепту в общую сокровищницу. И счастлив тот, у кого ее примут. Ну, а если я бездарен, как шлепок грязи? Кому тогда нужна моя «филькина грамота»? Как быть? Честно. . . «уйти в отставку»?
Я смотрел в приспущенное вагонное окошко. Черная земля, деревья, мертво освещенные железнодорожные будки стремительно летели прямо на меня, косо валились в пропасть, и с ними в космическую бездну падал, кувыркался и летел я сам.
Нет! Нет! Нет! Сто раз нет! Тысячу раз нет! Ведь я целые дни, ночи до рассвета готов был макать перо в чернильницу, заполнять своим мелким, прямым, убористым почерком лист за листом, черкать, воодушевленно исправлять написанное. Я на долгие часы уходил в лес, бродил по чаще, вслух ведя разговоры с любимыми героями. Деревенские учителя прозвали меня «Дикарь». Я всегда таскал с собой книгу, читал в трамвае, в столовке.
«Разве это не призвание? — беззвучно шептал я.— Разве я случайно стал кропать стихи в колонии под Киевом? Случайно закопался в рукописи в поселке Красный Октябрь? Что же тогда называется призванием?»
Да, но ведь и графоманы без конца пишут. Не знаю вот только, много ли они читают? Вот я выпустил первую книгу. Я — автор. О чем я еще хочу поведать миру? Чем заинтересовать? Есть ли у меня свои оригинальные мысли? Идеи? Выхваченные из жизни типажи? «Откуда им взяться?» — прошептал я вслух. Года полтора назад один старый писатель ошарашил меня словами: «Время покажет, Авдеев, кто вы: медоносная пчела или обыкновенная жужжащая муха». Тогда я его не понял.
Заснул я поздно. Несколько раз вдруг открывал глаза и молча лежал на полке, уперев взгляд в низкий, выгнутый потолок, прислушиваясь к грохоту поезда, скрипу, раскачиванию вагона, к тревожным ночным гудкам локомотива. Так же внезапно засыпал и вновь открывал сухие глаза, в которых не было и дремотинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70