Если хотите...
Хочу ли я? Да это подлинная находка!
— Завтра же приду.
— Будем с мамой рады.
Возвращаясь домой, я все время думал о Тасе: какая правдивость, ни тени рисовки. Дело в том, что московская студентка Леля Вандышева стала принимать ухаживания толстощекого однокурсника с мясистыми ушами, носившего великолепное кожаное пальто, а меня раза два назвала «кудрявым мальчиком». Она действительно была разведенка и, видимо, искала солидного мужа.
Накануне отъезда из станицы я поцеловал Тасю. Она вырвалась, сказала дрожащим голосом:
— Играете, Виктор? Нашли провинциальную кисейную барышню?
Все же на мое московское письмо ответила, а когда я в прошлом году приехал на летние каникулы, мы гуляли в общественном саду, катались в лодке по лиману, и это заметила вся станица. Я стал постоянным гостем в особнячке на площади.
Здесь все поражало меня удивительной порядочностью, уютом. Ковер на стене, тюлевые гардины, крашеный, до блеска вымытый пол, мебель в белых чехлах, пахнущих мылом, альбомы семейных фотографий в золотом обрезе, вышитые накидочки.
Хозяйка дома, мать Таси Фелицата Никитична, ко мне присматривалась недоверчиво. Она с отличием кончила екатеринодарскую гимназию, овдовев, сошлась с таким же, как сама, учителем, которого ее трое детей называли «Кузьмич». В этом году Кузьмич оставил ее и уехал в Ейск. Фелицата Никитична была молодящаяся женщина, черноволосая, с серыми до черноты глазами, носом с горбинкой, всегда тщательно, красиво одетая. Она увидела, что наша «дружба» с Тасей переросла в любовь; видимо, моя молодость, «непристроеиность» вызывали у нее сомнения.
— Так рано жениться! — покачала она головой.— Чем же, Виктор, вы думаете заняться в жизни?
Вопрос мне показался странным. Неужели она не видит, что я писатель? Хоть институт я бросил, но «по старой памяти» всем говорил, что — студент. Люди смотрели уважительно: ого, иностранный язык обламывает, Голова!
— Чем вы думаете деньги зарабатывать?—допытывалась Фелицата Никитична. — Литература — это... мечты. Вы только начинаете, два рассказа в сборнике... еще неизвестно, что получится. А собираетесь семью заводить.
Неизвестно, что получится? «Теща»! Мне прекрасно известно, потому что уже получилось. Показать ей статьи в журналах, где меня хвалят?
— Мама, ну что ты! — вступалась Тася, — У Вити талант.
Правильную я себе жену выбираю. Это не Галя Остапенко, тут верное чутье. Я ответил с холодным достоинством:
— Уж таким-то учителем, как вы, Фелицата Никитична. .. или ваша дочка, я и сейчас могу быть.
А что? Диплома об окончании рабфака у меня нету, потому что «не успел» сдать два зачета и переведен в институт условно. Зато есть справка, что полгода отсидел в институте на немецком факультете. Не только среднее образование, а «осьмушка» высшего.
Мне Тася давно говорила, что ей уже двое кавалеров делали предложение: местный врач Мунин — тридцатилетний, молчаливый, скромный мужчина — и директор ближнего конесовхоза, в годах, но «партийный, с положением». Фелицате Никитичне нравились оба, и она была бы рада браку дочери с любым из них, а тут вдруг меня черти вывернули...
И вот теперь я ехал с козырем в кармане: письменным согласием «Советской литературы» издать мою книжку. Правда, обтрепался маленько,, деньжонок нет, зато какие виды на будущее! «Теще» надо, чтобы я зарплату получал? До чего люди меркантильны! Я писатель и стою выше мелочных дрязг. В дарование надо верить, вот за это я Тасю и люблю.
«Все должно быть чин чинарем», — подбадривал я себя вечером, идя с вокзала, размахивая ободранным чемоданом. Да и мог ли я думать иначе? Отцвела белая акация, и в траве еще мерцали засыхающие лепестки, в темном небе вокруг сияющих фонарей густо вились серебристые мотыльки, и теперь казалось, что это валит майский снег. В станичном саду играл духовой оркестр.
На другой же день я отправился в заветный кирпичный особнячок с зелеными жалюзи, напротив церкви.
Знакомая калитка с железным кольцом. Лай рыжей Минорки, сперва не признавшей меня. Жадные торопливые поцелуи с Тасей, открывшей мне дверь балкона, увитого-лозами дикого винограда. Я сразу показал ей издательское письмо.
— Убедит это Фелицату Никитичну?
— Хай ей чертик,— засмеялась Тася.— Все уговаривает за директора совхоза, «он положительный». «Ну что твой Виктор? Мальчишка». Притом она думает, что ты алкоголик... Да разве дело только в маме?
— Опять ты за свое?
Я обнял ее; Тася отвела мои руки.
— Я думала, что ты больше не приедешь. Неужели в Москве мало красивых развитых девушек?
Это был старый Тасин «конек». Я — московский писатель, она-—провинциалка. Ей все казалось, что столичные красотки только и ждут меня, чтобы облепить со всех сторон.
— Как тебе не стыдно!— начал я ее упрекать. — Ты же.гораздо воспитаннее меня. Да и училась нормально. А я? Одни справки, что отсидел в разных классах и аудиториях. Просто твоя мать решила, что я — шантрапа, беспризорник! А теперь вот еще придумала — пьяница.
Лучшие уговоры для девушки — поцелуи. Но Тася всегда стыдилась «преждевременной» близости.
— Все-таки я тебе нужна не как друг... а только женщина.
Я вспыхнул:
— Так меня встречаешь? Приперся, дурак, за полторы тысячи верст! Прощай!
Я повернулся к двери; Тася схватила меня за плечи. Таковы уж все девушки: боятся сказать «да» и не отпускают.
— Обиделся? Мне-то легко? Ну идем в дом, мама давно тебя из окна увидела. Нам еще вчера сказали о твоем приезде: видели, как с чемоданом шел со станции.
Письмо издательства Фелицата Никитична долго читала, вертела в руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70