Подписывался «Васька Лапоть». Учился, овладевал мастерством. И лишь когда почувствовал в себе силу— стал широко печататься. В литературе надо жить, как Федор Михаилович. — И Углонов кивнул на портрет Достоевского.
Я с жадностью ловил каждое его слово: не знаю, может, у меня и рот был разинут. Слушать Углонова было даже интересней, чем читать его книги. Какие «башки» есть на свете, теперь ясно, почему они знаменитости. А я хочу сразу проскочить в «звезды» с одной тощей книжечкой!
Между прочим, оп «Карапета» не ругает. Зря перепугался. Вообще и не обмолвился о нем. Почему? Несмотря на то что Углонова я слушал с крайним напряжением, я ни на минуту не забывал о цели прихода: как он оценил мою повесть? Раз так долго разговаривает, значит, понравилась. Что же он не разбирает ее? (Конечно, в душе я надеялся, что он похвалит «Карапета».) Может, какой совет даст? Углонов — не Болотина, к нему есть полный смысл прислушаться. А то, что он заливает насчет «угла», — удивил! Я сам сейчас в подвале «угол» снимаю, по ночам гоняю крыс. Да это что! Попробовал бы вот он писать в ночлежном изоляторе, как я, или в московском общежитии бывшей фабрики Гознак на Лужнецкой набережной, где нас, студентов, в бывшем цехе спало до шестисот человек.
— Писатель должен быть широко образован, — говорил Углонов. — Ему нельзя сидеть как таракану за печкой и шевелить оттуда усиками. Писатель обязан быть на уровне идей века. Например, знать физику... вплоть до Эйнштейна. Вы, конечно, не знакомы с его теорией относительности? Астрономию. Вам, разумеется, не известна теория Джинса о происхождении солнечной системы? Философию от Сократа до Шпенглера... Вероятно, вы не слышали таких имен? Писатель должен разбираться в музыке, особенно в живописи, это чрезвычайно помогает в работе. Вы когда-нибудь бывали на симфони-
чёском концерте в Консерватории? В Третьяковской галерее, в Музее изящных искусств?
Больше я уже не ершился. Меня все ниже пригибало к столу, словно сверху на голову, на плечи давил пресс. Из всех названных имен я действительно слышал только об одном Сократе, да и то из третьих рук, а сам его раньше называл — Стократ. Какого черта Углонов сыплет на меня этими величинами? Вон у него какая библиотсчи-ща, а у меня в чемодане всего одна «теоретическая» книжонка Крайского «Что нужно знать начинающему писателю». Откуда мне взять монеты на покупку? Правда, еще давно, рабфаковцем, на студенческие гроши я пытался приобрести «что-нибудь из философии»: «Основные начала» Спенсера, о которой вычитал у Джека Лондона в «Мартине Идене», Шопенгауэра, Монтескье, знакомых понаслышке, но во всех магазинах ответ был один: «Таких книг в продаже не имеем».
Что я сюда, на допрос пришел? Литературные проповеди выслушивать? Я сам решил спросить Углонова о том, что меня мучило, «тормозило» творчество.
— Скажите, Ульян Мартынович, как надо строить сюжет?
— У каждого писателя свой метод,— сочным басом, немного пришлепывая пухлыми губами, ответил он.—• Какой метод считаю лучшим я — поясню. Недавно я вернулся из Бельгии и Голландии, и вот в Амстердамском музее мое внимание привлек художник... ну да вы его все равно не знаете. У него есть картина, сюжет которой построен настолько замечательно, что на нем можно учиться мастерству. Посередине полотна, на централь-ком плане, нарисован мужчина. Он только что вошел в комнату и растерянно, с ужасом смотрит вправо. В правой стороне картины стоит молодая женщина и вся перегнулась, словно хочет броситься вперед: лицо ее выражает отчаяние, из глаз готовы брызнуть слезы, смотрит она в левую сторону картины на старуху. Эта старуха осторожно движется, почти крадется еще дальше, в самый угол комнаты, А в углу маленький белокурый мальчонка с улыбкой приставил к горлу раскрытую бритву. Ему весело, он играет. Одно неосторожное движение, и это может стоить ему жизни. Все замерли. Сумеет ли бабушка не напугать его, ласково отнять бритву? Понимаете? Художник заставил вас осмотреть всю картину, и
осмотреть не так, как вам бы хотелось, а как он сам подиктовал. И все время держит зрителя в неослабном напряжении. Вот так надо строить сюжет произведения. И Федор Михайлович умел это лучше всех, — снова кивнул Углонов на великолепный портрет классика над головой.
Это действительно ловко! Вон, оказывается, как сюжет строят! Л я даже не могу как следует обдумать замысел своего рассказа. Едва смутно проклюнется мыслишка— сразу за бумагу: зуд мучит. Не всегда конец вижу, всех героев. Ума, наверно, не хватает? Как вспомнишь, что впереди лет сорок предстоит писать полное собрание сочинений, мурашки по спине дерут. Может, зря мучаюсь? Взять да и бросить литературу? Пока не поздно. А то совсем отравлюсь «никотином» и припухну, как муха на липучке. Что я знаю? Сколько ни слушаю симфоническую музыку, никогда не могу понять, что хотел выразить композитор, начинаю потихоньку зевать в кулак.
Вот у Ульяна Углонова — культура! Чего он только не знает, где не побывал. Интересно, какой университет кончил? Может, и академию? А начитанность! (Я-то, сирота, своей гордился.) Вспомнил я, что Свирский принимал меня «по-домашнему», в пижаме. Углонов сидел в свежей рубахе с галстуком, в костюме, великолепных туфлях. Неужто так работает? Иль для меня вылез из халата?
Смотрел я на него, как загипнотизированный. Когда от неподвижности немело плечо или рука, позу менял осторожно, боясь прервать нить его рассуждений. Все это время помнил и о своих мокрых ногах: беда, если из худых ботинок натечет лужа. Знаменитый писатель учит меня, а я ему «подложу» грязную свинью под стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70