Птица начала вертеть головой, открывать свой огромный клюв, но успокоенная Автонием, позволила приблизиться.
— Абу маркуб, — прошептал Маджид. — Отец туфли, — перевел он арабское название птицы.
— Да, это она, — подтвердил Томек. — Нам повезло. Она живет только в этой части Африки.
Все были тронуты необычной дружбой мальчика с вольной птицей. Наглядевшись досыта, они оставили Автония с его любимцем, а сами вернулись в деревню.
Вечером началось пиршество. Смуга попросил Кисуму, чтобы тот показал им то чудесное лекарство от обжорства. Четверо поляков в изумлении рассматривали бутылочку с произведенным в Кракове лекарством, которое негры в этой деревне почитали, как амулет. По словам вождя, необыкновенный белый целитель гостил в их деревне четыре года назад.
— Это был великий колдун, — рассказывал Кисуму. — Такой же, как буана, — добавил он, обращаясь к Новицкому.
— Да, верно, великий колдун, — вторил Мунга.
Кисуму порылся в корзине и с превеликим почтением добыл из нее тетрадь и… огрызок карандаша. В тетради оказалось несколько зарисовок человеческих типов, характерных для этой части Африки. Негры вспоминали, что белый человек измерял их, заглядывал в рот и переносил все на бумагу.
— Великий, великий колдун! — повторяли они с восторгом, вращая белками глаз.
— Кто бы это мог быть? — недоумевал Новицкий.
— Думаю, какой-нибудь ученый, — ответил Вильмовский. — В последние годы было организовано немало научных экспедиций в Африку. Если это поляк, то он, наверное, происходит из Галиции, раз лекарство сделано в Кракове.
Обратная дорога была запланирована таким образом, чтобы помочь Гордону доставить пленников в Хоиму — столицу королевства Буньоро. Гордон опасался, что с одной горсткой чернокожих солдат он не справится с таким заданием.
Пленников рассадили по лодкам. Держались они спокойно, не пробовали бежать. Гарри, известный как человек с корбачом, не вымолвил ни слова, сколько бы к нему не обращались, только смотрел взглядом, исполненным презрения и ненависти.
Из Бутиабы — порта на озере среди вулканов, перемежающихся с джунглями, в которых выделялись почти тридцатикилометровые стволы черного и красного дерева, тянулась саванна, покрытая полями табака, проса и кукурузы. В Хоиме их принял британский вице-губернатор и чернокожий.король Буньоро — Андреа Луганга. Через несколько дней из Хоимы они направились к городу Рейяф, расположенному вблизи первой, если считать с юга, катаракты на Ниле.
Томек отдыхал, набирался сил. Он обещал друзьям дать полный отчет о том, что с ним произошло, как он прожил все это долгое время, когда они считали его погибшим. Но о чем бы его ни спрашивали, он неизменно отвечал:
— Позднее. Позднее, когда соберемся все вместе. И не беспокойтесь, — добавлял он с проблеском прежнего юмора в глазах, — этого хватит на долгие дни и часы.
Зато они часто доставали фигурку фараона, о существовании которой и о ее потере рассказывала Смуге и Вильмовскому в лагере у подножия колоссов Мемнона Салли. И все еще никак не могли решить, какую же она скрывает тайну? А Томек улыбался, беря ее в руки, будто знал…
XXIV
Рассказ Томека
Также, как трудно найти слова, чтобы описать встречу отца с окончательно, как уже казалось, утраченным сыном, также невозможно выразить и то, что чувствовала Салли. В английских казармах Хартума, еще не поправившаяся после приступа малярии, она приветствовала друзей целыми и невредимыми: Смугу, Новицкого, Вильмовского, которого она любила, как отца, а вместе с ними… Томека. Среди шума встречи и восклицаний это было как капля тишины, минута отдыха. А после этой тихой передышки они радовались, как дети. Всех охватило могучее желание как можно скорее оказаться на корабле, следующем в Европу. Как будто это означало бы, что они возвращаются домой.
В Хартуме друзья оставались недолго, чтобы проститься с Гордоном, которого искренне полюбили в Асуане. Их горячо встретили страшно соскучившиеся Патрик и Динго. Маджид с Наджибом тоже хотели как следует принять дорогих гостей. Гости не пытались узнать, каким образом оба купца попали в лапы к «фараону». Купцы же, красочно расписывая приключившееся с ними, ни словом не обмолвились о том, какие дела загнали их так далеко на юг. Сейчас всех интересовало только одно: что произошло с Томеком. Но и это отложили до того времени, пока не сядут на корабль. Они хотели выслушать все как следует.
А заняло это много дней и вечеров.
Похищение похищенного
Когда я оставил тебя, Тадек, и Патрика, я направился на запад. Воды со мной было немало, но все больше докучал голод. И солнце палило все сильней. Я упорно брел по зыбучему песку, по жаре. Как говорят люди пустыни: «Я одиноко странствовал по барханам в сопровождении лишь Бога». Никогда еще эта истина не представала передо мной столь убедительно. Тяжкий груз пронзительного одиночества. Умереть мне не давали вода, сила воли и память. Особенно память поддерживала во мне надежду. Я думал о тебе, Тадек, о Патрике… О Салли, о Смуге и моих родителях. Возможно, это выглядит странно, но чаще всего я думал о матери, и это казалось мне тогда зловещим предзнаменованием.
Я не знаю, отец, помнишь ли ты вокзал на варшавско-венской линии железной дороги. Мы тогда прощались с тобой, ты уезжал в эмиграцию. Эта сцена сильно запечатлелась в моей памяти, хотя и было мне тогда немного лет. Я не понимал, почему мама плачет, а ты украдкой вытираешь слезы, отчего ты так крепко прижимаешь меня к груди. Все это произвело на меня большое впечатление, ведь ты до тех пор никуда не ездил, я никогда не бывал на вокзале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95