— Давайте-ка выберемся в Мединет Хабу, в эту коптскую деревню. Вы не забыли, что нам дали рекомендательное письмо к одному ее жителю? Знакомому того коптского священника, которому Патрик оказал в Каире такую ценную услугу? Может быть, что-нибудь узнаем? Во всяком случае, ничего лучшего, особенно для Патрика, нам не придумать, — заключил Томек.
Если бы только он мог знать, как скоро эти слова подтвердятся с точностью наоборот.
— Ну что ж, решили, так решили. У тебя, братец, есть голова на плечах! А я и забыл об этом письме, — сдался Новицкий. — Мне бы лишь не ползти на вершины, а так я с вами.
— Ты, как лакей, Тадек, и не можешь много разговаривать, — весело засмеялся молодой Вильмовский.
— Ой, братишка, не дразни меня, — ответил на то моряк и, намекая на сон Салли, шутливо добавил: — А то на другой берег не перевезу.
Отдых, чувство дружеской общности, мягкое сияние утреннего солнца отодвинули в прошлое напряжение недавней борьбы с безжалостной стихией. Им хотелось вдоволь насладиться наступившей разрядкой, и они выбросили из головы все тревожные мысли. Лишь Салли не оставляло внутреннее беспокойство. Все еще находясь под впечатлением сна, она не могла удержаться от напоминаний о необходимости соблюдать осторожность. Тем более, что сама она решила остаться в лагере, чтобы привести в порядок свои заметки.
— Милая ты моя голубушка… Да от нас все как от стены горох, ты ведь и сама в этом убедилась.
Новицкий со смехом комментировал предупреждения Салли, когда в их лагере появился Беньковский. Он приехал проститься. По этому случаю все планы были отодвинуты в сторону: беседа с интересным гостем была важнее. Новицкий вернулся к теме, которую раньше они, как он выразился, только «начали», и задал вопрос археологу:
— А вы здесь, на раскопках, наверное, первый поляк?
— Один из первых, — поправил Беньковский. — Первым был граф Михаил Тышкевич.
— Опять аристократ, — скривился Новицкий.
— В 1861 году он вел раскопки в Карнаке. Нанял 60 крестьян, сам сидел в плетеном кресле под зонтиком, следил, чтобы землекопы ничего не украли.
— Ну и лентяй, — Новицкий никак не хотел распроститься с нелюбовью к аристократам.
— Но ему пришлось быстро свернуть свои дела, как раз в это время ввели правило, что нужно получать официальное разрешение на раскопки.
— Что-нибудь он раскопал? — заинтересовался Томек.
— Так, мелочи: алебастровую статуэтку Изиды, чернильницу, несколько скарабеев, деревянную шкатулку, золотое кольцо…
— Одним из первых поляков, подошедших к Египту с научной точки зрения, был Юзеф Сулковский, — сказал Томек. — Он первый египтолог — выходец из нашей отчизны, так ведь?
— Ах, господи, — вздохнул Новицкий, — когда придет время для поляков, которые смогут трудиться под собственным знаменем, во славу своего края, а не на чужой службе.
— Вы верно сказали, — поддержал его Беньковский. — Только ведь мы, поляки, и на чужой службе работали для Польши…
На минуту все трое задумались. Потом Беньковский продолжил:
— А вы знаете, что в австро-венгерском посольстве в Каире работают двое поляков, Антоний Стадницкий и Тадеуш Козебродский. Помогают они, чем могут, своим соотечественникам. Благодаря их связям здесь, в Египте, сделал блестящую карьеру молодой археолог Тадеуш Смоленьский.
— Не слышал о таком, — заинтересовался Томек.
— В Египет он приехал в 1905 году поправить здоровье и, благодаря поддержке наших дипломатов, его взял к себе сам Гастон Масперо. Он быстро достиг выдающихся результатов. Масперо считал его одним из самых талантливых среди своих сотрудников. К сожалению, в 1909 году болезнь легких его унесла.
— Не везет, так не везет, — вздохнул Новицкий. — Мало того, что взъелись на нас соседи-захватчики, так еще и хворобы разные утаскивают на другие материки и уничтожают там самых лучших…
— Вы, конечно, правы, — произнес Беньковский. — Смоленьский болезненно переживал разлуку с Польшей. Он писал друзьям, что мечтает трудиться на родине и для родины, но, раз уж судьба того не хочет, честь поляка требует, чтобы появился хороший египтолог с Вислы.
— Браво, браво! — воскликнул Новицкий. — Всегда узнаешь поляка.
В таких приятных разговорах прошел почти весь день. На прогулку до Мединет Хабу они отправились где-то около четырех часов, совсем замучив нетерпеливо ждущего их Патрика. Пошли пешком, не торопясь сначала посреди полей, затем, как обычно, по песку. Деревенька размещалась в небольшой котловине среди гор. Они уже видели пальмы, сады, куполообразные хатки. По дороге, естественно, обсуждали Бельковского, его бесценные для них знания о здешних памятниках.
Патрик был освобожден от опеки над собакой, которая осталась с Салли, и потому лез, по своему обыкновению, в самые неподходящие места, а их среди скал хватало. В небольшой впадине, куда он вознамерился спуститься, ему почудились какие-то неясные фигуры. Патрик остановился и хотел было побежать обратно, к Томеку и Новицкому. Но тут из-за скал появилось несколько людей, они шли беззвучно, как привидения. Один схватил мальчика, который не успел даже крикнуть, предупредить «дядей». Моряк обернулся в последнюю минуту, и на него упала огромная сеть. Он безуспешно бился в ней, успел еще заметить неподвижно лежавшего на песке Томека, затем последовал удар по голове, и он потерял сознание.
Они уже не чувствовали, как их связали и потащили в темное ущелье, где уже ждали готовые в путь верховые лошади. Привязанные к лошадям, без сознания они отправились в неведомое путешествие.

XIII
В когтях у пустыни
Томек не мог бы потом с уверенностью сказать, приходил ли он в сознание за время этого адского путешествия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95