— Я сейчас человек голодный и жаждущий, и откажусь от всяких приятностей, — ответил моряк. — Только вечером, в холодке, очень бы пригодился глоток рома. Согрел бы душу, улучшил бы кровообращение и кости бы меньше болели.
Он тяжело поднялся с песка, потянулся, застонал от боли и пошел за Томеком.
— Эх, дождичка бы сейчас, — вздохнул Новицкий.
— Выше голову! Воду мы нашли, не так много, но пока хватит. Говорят, что в пустыне больше людей утонуло, чем умерло от жажды. Здесь уж если идет дождь, так недолго, зато настоящий ливень. Русла и впадины моментально заполняются водой, создаются могучие реки, которые несут в себе все, что им попадается на пути.
Томек старался держаться бодро и уверенно, но его крайне беспокоил вид моряка. «Эти покрасневшие глаза…» — думал он. «В них мучения и лихорадка… Что будет, если Новицкий разболеется? Что будет, если он перестанет видеть?»
Они достигли поворота, где Патрик старательно собирал воду в почти уже полную гурту. Он подал ее Новицкому, тот откинул голову назад и выпил сразу с литр.
— Тьфу, — сплюнул он. — Ужасная.
Вода имела вкус гниющего ила с добавкой горьких трав, к этому добавлялся запах козлиной шкуры и верблюжьего пота, шедшего от гурты. Несмотря на это, моряк через минуту добавил:
— Но какая же вкусная!
Все трое рассмеялись.
Ночь они провели то в дремоте, то снова просыпаясь. Ранним утром Томека и Новицкого разбудили крики Патрика:
— Дядя! Это… это… город! Я вижу! Город!
Сорвавшись с места, они подбежали к нему.
И действительно, вдали рисовались стены, дома, мечети, даже, казалось, замечалось какое-то движение. От легкого ветра колыхались чудесные чашечки финиковых пальм.
— Как близко! — радовался Патрик. — Ура, мы спасены!
Мираж, однако, длился лишь несколько минут, потом изображение начало подрагивать, расплываться, а вскоре и совсем исчезло. Патрик заплакал.
— Это называется фата-моргана, — тихим голосом объяснил Томек, гладя мальчика по голове. — Очень редкое явление, появляется утром либо вечером. Вследствие разреженности воздуха бывают видны местности — отдаленные и на сто километров. Люди пустыни называют миражи «перевернутой страной».
В плаче Патрика вышла наружу тревога, в которой мальчик жил уже несколько дней. Это было внезапное горькое разочарование, хотя сам он того и не ведал. Мужчины позволили ему выплакаться, потом Новицкий взял его за руку.
— Хватит, братишка! Достаточно, — пока мальчик тщетно пытался успокоиться, добавил: — Ты же храбрый ирландец. Чтобы сейчас сказали отец и дедушка?
Патрик улыбнулся сквозь слезы.
— Все в порядке. И ты, дядя Тед, ты мне как дедушка, а дядя Том, как отец. Надо быть храбрым!
Новицкий с Током обменялись улыбками.
— Ну что ж, братишка, — сказал моряк, — двигайся.
В тот день они на своей шкуре убедились, что может сделать с человеком пустыня. Томек настаивал на том, чтобы пройти как можно больше. Он ничего не говорил, но видел, что с Новицким что-то не в порядке. Моряк старался держаться молодцом, не подавать вида, но шел практически вслепую, с закрытыми глазами, пытаясь хоть чуточку защитить их от пыли и солнца.
Раскаленный воздух легонько подрагивал, творя необыкновенные, фантастические оптические обманы. Несущаяся куда-то далеко-далеко пыль пустыни казалась пылающим костром, взлетала подобно змею, вращалась, опадала… Солнечные лучи преломлялись так, что предметы отражались, как в зеркале воды, создавая иллюзорные образы озер или луж. Отдыхая в уютной тени, Новицкий высказался с редкой для него серьезностью:
— Шальная она, пустыня. Видишь воду, идешь к ней, а это море песка. Пусть я превращусь в кита, но это дьявольские штуки.
— Бахар эш-шайтан, — шепнул Томек.
— Что ты там толкуешь, братишка?
— Это по-арабски, — прохрипел Томек. — И значит: «море дьявола». Местные так это называют.
— С каких это пор ты знаешь арабский?
— Только несколько интересных слов.
Дальше они шли, уже получив какую-то закалку от пустынных миражей. То, что издали казалось возвышенностью, вблизи было лишь довольно большим камнем. Клочки травы выдавали себя за густой лес, небольшие неровности вырастали в небе, как трубы. Тем, что они не заблудились, путники были обязаны железной последовательности Томека и прямо-таки непонятной наблюдательности Патрика, который научился безошибочно различать характерные природные знаки и иллюзорные миражи.
Новицкий слабел. Он сам это чувствовал и его охватывал ужас. Он страшился не столько смерти, сколько тех хлопот, которые он доставит Томеку и так уж отягощенному ответственностью за ребенка. Глаза у него слезились и, кажется, начинали гноиться. Ему вспомнились десятки встреченных в этой стране слепых. «В Египте на двоих египтян приходятся по три глаза», — так говорили здесь. И мучила его страшная жажда, мысли о воде стали навязчивой идеей. Временами ему казалось, что он сидит в яме, полной воды, и пьет, пьет, пьет; что он блаженно плавает в пресноводном прозрачном озере. Томек давал ему пить вдвое чаще, чем себе или Патрику, но раза два ему приходилось чуть ли не силой отнимать у него гурту. Моряка посещали галлюцинации, временами он лихорадочно бредил.
С чуть живым, едва видящим Новицким, со смертельно усталым Патриком дотащились они все-таки до желанного колодца. Это был огромный успех. Не заблудились, не выбились полностью из сил. И оказались у водяного источника, в том месте, которое должно быть известно тем, кто странствует по пустыне.
Вода оказалась в глубокой и широкой канаве, с одной стороны ее окружали скалистые возвышенности, с другой — гравийно-песчаная равнина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95