Методы развязывания языков и возвращения памяти за многие сотни лет, в течение которых практиковались заплечных дел мастера, передавая накопившиеся знания по наследству, довели до совершенства, жаль, что никто не удосужился изложить их в монументальном труде и всем, кто не входил в эту касту, приходилось учиться мастерству методом проб и ошибок. В том числе и Алазаеву. Он считал, что самый простой способ заставить говорить упрямца - это для начала отрубить ему фалангу на пальце, пообещав, что если он и впредь будет упорствовать, то лишится сперва всех пальцев на руках и ногах, а потом кистей, рук по локоть и так далее, благо человеческое тело состоит из такого количества сочленений, что подобная пытка могла продолжаться очень долго.
Один из боевиков вывалил на пол несколько "лимонок" и перебирал их, словно очищал от грязи и прилипших травинок только что собранные грибы. Он сопел - так ему нравилось это занятие, и если его окликнуть, то он, пожалуй, и не отзовется, то ли оглохнув, то ли забыв свое имя. Завораживающая картина.
Мозг репортера работал с головокружительной скоростью, подстать компьютеру, обрабатывая мегабайты информации и проигрывая возможные варианты развития событий. Все они были незавидными. Он наконец решился, заговорил осторожно и вкрадчиво, точно шел по болоту и ощупывал кочки, чтобы не провалиться в трясину, которая его обязательно засосет. Кочками была та информация, которую он уже сообщал в своих сюжетах, а поскольку он не получил за это нагоняя от федерального командования и аккредитации его не лишили, то он полагал, что она не может повредить им. Хотя во время отечественной войны германская разведка выуживала из официальных газетных статей массу полезных сведений, точно писали их опытные шпионы, потерявшие каналы связи с центром.
Алазаев расположился поудобнее, откинулся назад, уперся спиной в стенку пещеры, вытянул вперед ноги. Изредка он кивал головой, что-то мычал себе под нос, тем самым подбадривая репортера и не превращая его речь исключительно в монолог, но вопросов не задавал. Незачем это, потому что и без того репортер изливал на него такие потоки информации, словно прежде они копились, как вода в плотине, а теперь ее прорвало и вода заливает всю округу. Репортер, судя по всему, вошел во вкус, стал получать удовольствие от своего рассказа, старался его расцветить подробностями и красивыми сравнениями, совсем как оратор на трибуне, почувствовавший, что у него получается своими речами привести собравшихся в гипнотический транс. Может, в голову ему пришла мысль, что, скажи он сейчас боевикам отпустить их, они удовлетворят эту просьбу, проводят их до дороги, дождутся, когда по ней проедет автомобиль, и сами сдадутся. Он не решился...
Но прием-то он использовал очень старый. Когда на тебя направлено дуло, а его обладатель держит палец на спусковом крючке, но что-то мешает ему надавить на него, надо говорить не умолкая, потому что стоит замолчать, и палец на крючке дрогнет.
Ничего нового Алазаев для себя не почерпнул. Основные положения он знал, просматривая большинство информационных телепередач, а из-за этого, пожалуй, разбирался в текущих событиях, происходящих в стране, даже лучше, чем большинство ее жителей, обычно смотревших только сериалы и фильмы, а на новости редко обращавших внимание. Подробности и нюансы, которые поведал репортер, были, конечно, интересны, но, увы, не очень важны.
Репортер немного огорчился, когда Алазаев жестом остановил его, но лишь для того, чтобы направить разговор в другое русло.
- О себе лучше расскажи.
За временем Алазаев не следил, не отметил в памяти, когда начался этот разговор, а потому не мог сказать, сколько он продолжался. Остальным боевикам рассказ этот был неинтересен. Каждый из них придумал для себя какое-то дело. Малик ерзал на лавке, отвлекал, и Алазаеву пришлось отправить его, чтобы не мешал, на улицу - наблюдать за обстановкой.
Первым не выдержал оператор. Он стал зевать, прикрывая рот ладонью. Потом чуть отодвинулся от репортера, голова его стала клониться на грудь, и вскоре он застыл в этой неудобной позе, в которой обязательно затечет шея.
Все, кажется, уже спали, за исключением Алазаева, Рамазана и репортера.
Алазаев покосился на Рамазана, тот в ответ лишь хлопнул два раза подряд веками, присел, предусмотрительно, чтобы не пугать репортера, дальше. Он сел так, чтобы лицо его оставалось в тени и никого, кроме Алазаева, не смущало.
Рамазан преобразился, точно перед ним забил фонтан света такой яркий, что ему пришлось закрыть веки, но он тут же открыл их, а свет - потускнел. Его взгляд метнулся к репортеру, крепко, как когти кошки, вцепился в его лицо, заставив замолчать на полуслове с приоткрытым ртом и выпученными остекленевшими глазами.
Воздух в пещере становился плотным, вязким, чуть ли не жидким. Давление на барабанные перепонки увеличивалось. Кожу покалывало, точно на нее плеснули минеральной водой. Если сейчас выбежишь из пещеры, то подхватишь кессонную болезнь, но ноги, к счастью, онемели, и даже если мозг, обезумевший от страха, даст им эту глупую команду, они все равно не смогут ее выполнить.
Репортер, наверное, уже не слышал даже пульсацию крови, только какой-то шепот. Вначале непонятный, точно это слова неведомого языка, но потом, когда он привык к ним, то понял, что говорят по-русски, а слова плавают у него в глубинах мозга, поднимаются на поверхность, бьются о черепную коробку, пульсируют в висках, точно хотят разбить череп, как газы "лимонку", из которой уже выдернули чеку.
Раз, два, три. Сколько она выдержит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126