А с восемнадцатью боевиками мы справимся.
- Удивляешь ты меня Кондратьев. Точно никогда не изучал тактику партизанской войны. Не важно, где она ведется - в брянских ли лесах, в джунглях Вьетнама или Анголы или в горах Истабана. Шаг в сторону от цивилизации, и оказываешься в почти девственной природе. Ты можешь хоть дивизию посылать искать партизан. Если найдешь, то будет это случайностью, а не закономерностью.
Лишь упомянув брянских партизан, полковник говорил о чем-то абстрактном, судить о чем мог по воспоминаниям непосредственных участников тех событий, книжкам да очень скудным кинохроникам. Во Вьетнаме он провел несколько месяцев, но американцев уже не застал там и помогал вьетнамским товарищам пресекать китайскую агрессию, в Анголе же задержался почти на год.
- Я рассчитываю на интуицию.
- В общем, правильно, потому что дивизии у меня пока нет. От меня-то чего хочешь? Чтобы отпустил и не считал тебя и твоих людей дезертирами?
- Не только, господин полковник. В качестве огневой поддержки, если мы натолкнемся на что-то, напоминающее Форт Нокс, я не откажусь от вертолета или бомбардировщика.
- Как же ты золотишко соберешь, если этот истабанский Форт Нокс обработает бомбардировщик?
- Бог с ним. Но я неправильно выразился. Золотишка сепаратисты, может, и нахапали преизрядно. Время для создания приличных оборонительных сооружений у них тоже было. А вот специалисты и люди... Здесь у меня большие сомнения. Не было у них возможностей египетских фараонов. Рабов миллионами сгонять на постройку они не могли. Десяток-другой человек - это может быть.
Полковник вспомнил, что в руке у него кружка с чаем, поднес ее к губам, отпил осторожно, боясь обжечь губы, потом проглотил, состроив недовольную гримасу:
- Черт, чай остыл. Всегда так.
- Я воды горячей подбавлю, - услужливо сказал Кондратьев.
- Ладно, не подлизывайся.
Взгляд полковника с чашки, из которой дымок уже не тянулся, точно душа ее покинула, а аромат - это запах разложения, переместился на запястье, мазнул по часам, потом уперся в Кондратьева. От взгляда этого егерь обязательно должен был поперхнуться, но он секундой ранее проглотил чай, а новую порцию еще не успел отпить. Взгляд полковника опять метнулся к часам.
- Ты у меня двадцать минут времени отнял.
- Извините, господин полковник. Вас тяжело убедить.
Кондратьев делал вид, что намека не понял, что готов продолжать разговор до тех пор, пока полковник перестанет отделываться обтекаемыми формулировками, как заправский дипломат, о том, что он ничего против авантюрной затеи не имеет, но разрешение на ее воплощение в жизнь не дает. И чем быстрее полковник даст свое согласие, тем быстрее закончится этот разговор.
- Использовать вас в крупномасштабных общевойсковых операциях, конечно, не очень эффективно. Вы к работе штучной, ювелирной привыкли, а я, бестолочь, все стремлюсь вас на конвейер поставить. Ты на это намекаешь?
Кондратьев отрицательно закивал головой, сделал вид, что не отвечает из-за того, что рот у него заполнен чаем, и попробуй он сказать хоть слово, не ровен час, захлебнется, закашляется и тогда придется полковнику спасать своего капитана от смерти. Среди многочисленных наград комполка медали "За спасение утопающих" не было. Но он думал, что вполне может прожить и без нее.
- Не взыщи, держать вертолет постоянно на пару я не смогу, потому что дел, помимо твоей затеи, хватает, а техники, как всегда, недостаточно. Если залетишь, тогда, конечно, подниму всех в ружье. Выручать будем с музыкой. Но пока прощупай все "Стрекозой". Я распоряжусь. Тебе ее дадут на неограниченное время. Если что, наблюдателей вызывай.
- Спасибо, господин полковник.
- Когда идти хочешь? Сегодня?
- Нет. Людям отдохнуть надо. Завтра пойду.
- Ну с Богом. Удачи тебе, капитан.
- Спасибо, господин полковник.
Глава 11
Репортеры притомились, языки у них вывалились наружу, рты не закрывались, загребая воздух, с хрипением проваливающийся в легкие. Несколькими днями ранее они обязательно заработали бы себе простуду, а может, и ангину. Теперь такой опасности уже не было...
К длительным физическим упражнениям они не привыкли. Лица у них взмокли, покрылись испариной. По спинам катились струи пота, скапливаясь в джинсах, ставших такими тяжелыми, что вот-вот спадут с ног.
Они оглядывались, пока оставалась видимой брошенная машина, точно это была последняя нить, связывающая их с более-менее благополучным и прогнозируемым прошлым. Но и она оборвалась, скрылась за склоном холма, и наблюдавшему за пленными Алазаеву показалось, что в эту секунду солнце зашло за тучи, отбросив на лица репортеров тень, так быстро они изменились, пожухли.
С камерой оператор уже выбился бы из сил, как каторжник, который вздумал бежать, подпилил решетку, выбрался из камеры и тюрьмы, но не сумел избавиться от тяжеленного железного ядра, прикованного к ноге. Пройти с ним, даже взяв на руки, он сможет немного и так медленно, что его настигнет и улитка. Оператор должен был бы благодарить Алазаева.
Чтобы репортеры не видели, куда их ведут, пришлось завязать им глаза черными повязками. От таких неудобств теряли они немного. Вряд ли в эти минуты у них могло появиться желание полюбоваться горами, хотя посмотреть было на что. Когда они еще окажутся здесь. Но зато искрящийся снег не резал им глаза и вероятность подцепить снежную болезнь для них была куда ниже, чем у боевиков.
А ведь если они встанут столбами, откажутся идти, Алазаев пристрелит только одного, второго придется тащить на себе, даже если он будет упираться. Бросать жребий не придется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126