Вряд ли они бросятся следом за взлетающим самолетом, причитая и прося Алазаева остаться. На такую реакцию он и не рассчитывал. Скорее с их стороны можно ожидать какую-то пакость, когда они поймут, что их бросили, как ненужный хлам, но Малик, который, как ни старался придать лицу серьезный вид, на его взгляд соответствующий торжественной обстановке, не мог стереть с него ехидную ухмылку и служил своеобразным стабилизатором. Боевики изредка поглядывали на его довольную физиономию, думая, что положение их вполне сносное, а грустить и тем более провожать Алазаева проклятьями не стоит. Они предвкушали дележ оставшихся в пещере денег, о которых им уже успел сообщить Малик, так что невольно подгоняли Алазаева.
Расставание с отрядом следовало ускорить. Не ровен час, Кемаль заставит пилота взлетать, не дождавшись Алазаева, посчитав, что Рамазан противник не сильный, его можно не опасаться и попозже, уже в воздухе, вытолкнуть из самолета. Кемаль и предположить не мог, что под халатом у Рамазана пистолет. Отдай Кемаль приказ взлетать раньше времени, подпишет он себе этим смертный приговор. Он стал всего лишь разменной фигурой, которых на шахматной доске несколько, и одной из них не жалко пожертвовать, чтобы добиться стратегического успеха. На самом деле ситуацией, как серый кардинал, управлял пилот. Хорошо, что он об этом не догадывался.
"Ну что мне сказать вам на прощание?" - пронеслось в голове у Алазаева. Это кусок из какой-то песни, но, насколько помнил Алазаев, все ее остальные строки сейчас были совсем неуместны. Что должны делать в таких случаях проповедники, решившие покинуть своих последователей? Ну не воздевать же руки к небесам. Он залез на ступеньки лестницы, оказавшись на некоем подобии трибуны.
- Я еще вернусь, и тогда мы продолжим борьбу за свободу Истабана.
Он не нашелся, что ему еще сказать, да и то, что он произнес, звучало фальшиво и неестественно. Алазаев чувствовал это. Лучше бы он заранее написал эту речь на листочке бумаги, заучил слова, прорепетировав перед зеркалом, в каком месте сделать паузу и где расставить акценты, может тогда слова не прозвучали бы так искусственно. Но, похоже, он сказал так мало, что боевики не успели почувствовать фальшь в его словах. Они пропустили их мимо ушей.
Большинство из этих людей он знал по нескольку лет и вместе с ними оставлял приличный кусок своей жизни. О нем можно и не забывать, но лучше никому не рассказывать. Так что ему было бы выгодно, чтобы на его людей напали федералы и перебили всех до единого, прежде чем кто-то из них захочет сдаться с повинной. Товарищами они стать не смогли. Наверное, они никогда этого и не хотели и лишь обстоятельства вынудили их сбиться вместе, как сбиваются в стаю выброшенные из дома собаки, чтобы выжить, иначе другие истребили бы их поодиночке.
Он понял, что написано на их лицах. Нечто схожее с "Когда же ты улетишь?". От этого ему стало легче. Теперь совесть вообще не должна его мучить.
Он дернул за ручку двери самолета, но она не поддалась, а может, действовала по совершенно другим принципам, чем двери в автомобилях, к которым Алазаев привык. "Что за шутки? " - забеспокоился Алазаев. Он дернул еще раз, гораздо сильнее, но не в полную силу, боясь, что дверь оторвется, а приделать ее на прежнее место у них уже не останется времени, так что лететь придется с дырой в корпусе. Мало того что от этого пострадают аэродинамические характеристики самолета, еще и простуду заработаешь или, что более опасно, можешь вывалиться из самолета при очередном вираже, если забудешь пристегнуться ремнями. Стюардесса об этом не напомнит.
Дверь отворилась. На пороге стоял Рамазан.
Алазаев ногой уперся в пол салона. Штаны на колене натянулись, затрещали по швам. Схватившись за дверной косяк одной рукой, а другой ухватившись за дверную ручку, он толкнул тело вверх. Нога чуть не соскользнула, и он едва не свалился. Случись такое, подумаешь, что боги не разрешают ему улетать, и если он все же решится на это, то из суеверия, чтобы нейтрализовать плохую примету, нужно трижды плюнуть через левое плечо. Но обошлось.
Алазаев влез в салон. Рамазан удобно развалился в кресле, поерзав по нему задом, как собака, которая устраивается на подстилке.
Прикинув, что ему может достаться место рядом с Рамазаном, Кемаль поспешил занять кресло рядом с пилотом. Тот опять поморщился. С ног до головы перепачканный свежей кровью, Кемаль мог прийтись по вкусу разве что оголодавшему, пролежавшему в гробу не одну сотню лет вампиру.
В маленькой кабине сделалось неуютно, кисло-сладкий запах крови щекотал ноздри, как ершик бутылку, которую решили очистить от засохших остатков молока или кефира. Он счищал слизистую оболочку и, наверное, со временем мог добраться и до кожи. Он пропитал и атмосферу салона. Этот запах не понравился даже Рамазану, и ему пришлось открывать дверь в корпусе, чтобы впустить в салон немного свежего воздуха.
"Кондиционер-то здесь, надеюсь, есть? - подумал заметно повеселевший Алазаев. - Не лететь же с открытыми дверями". Но улыбка сошла с его лица, когда он вспомнил, что обречен весь полет сидеть рядом с Рамазаном, и пожалел, что вчера вечером не приказал ему помыться. Пока Кемаль делал операцию, надо было вырубить во льду прорубь и искупать там Рамазана. Простуду он, может, и подхватил бы, но зато пахло бы от него более приятно. "Это большое упущение", - погрустил Алазаев.
- Можем лететь? - угрюмо спросил Кемаль.
- Да, - сказал Алазаев и махнул рукой, словно извозчику или рикше.
Рамазан затворил дверь, придвинулся к ней поближе, чтобы выделить для Алазаева побольше места, но лучше бы он этого не делал, потому что неприятный запах набросился на Алазаева с новой силой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126