– Бюрократы, черти! – ворчал он, закутываясь в одеяло. – Подожду еще, а потом пошлю запрос телеграммой.
…Но Вальде избавил его от телеграфных расходов. Вальде уже давно подумывал о прямом дальнем рейсе. В одну из поездок паровоз пропустили сквозным до Москвы. Вальде разговаривал с Михаилом обычно, как будто между ними ничего не произошло, но Михаил косился и отвечал сдержанно.
Утром плыли навстречу неясные серые поля, потом взошло солнце и осветило кирпичные трубы и клетчатые корпуса заводов, дачи, пригородные платформы, на которых стояли с бидонами и мешками молочницы, и вдруг слева открылась в золотом тумане Москва. Сердце Михаила дрогнуло. Под колесами, толкаясь, загремели крестовины и стрелки.
– Я очень устал за эта поездка, – сказал Вальде, потягиваясь.
Через час они, освеженные горячим душем, вошли в спальную. Там их ожидали постели – прохладные простыни, мягкие одеяла. Вальде задернул шторы.
– Нам надо хорошо выспаться, Михаил. Нам предстоит еще обратный путь.
Встряхнув пиджак, он аккуратно повесил его на спинку стула. Потом нагнулся, расшнуровал ботинки. На его отесанный затылок набегала волосатая, мясистая складка, лицо немного покраснело. Он снял брюки, так же аккуратно сложил их и повесил поверх пиджака.
К полудню Михаил проснулся. Когда он был уже совсем одет, Вальде поднял голову с подушки.
– Куда вы, Михаил?
– Я скоро вернусь, товарищ Вальде. У меня дела.
– Вам надо еще спать. Вы не выспались как следует. Потом вы будете клевать на паровоз носом. Какой неотложный дело есть у вас в Москве?
– У меня есть неотложное дело, – упрямился Михаил. – Я скоро вернусь.
Он вышел на шумную московскую улицу, подумал, что через час все должно совершиться, и смятение охватило его. Трамваи тасовались перед ним, улица была перегорожена хребтами глины, бесстрашный маляр висел на пятом этаже в люльке, весь тротуар под ним был пестрый, как пол в курятнике. Михаил дождался своего номера. Трамвай прошел через мост, украшенный колоннадой. В просветах – вода, белые крылья чаек и опять белое крыло… нет, перчатка милиционера. Уже бульвар, и в темном стекле выходной двери наискось, сверху вниз, бежит отраженная листва.
На кинофабрике ему сказали: «Четвертый этаж». Он поднялся по лестнице, оставляя на каждой ступеньке по одной из своих надежд. Он переживал минуты беспощадного просветления, когда разум – этот верный товарищ, обладающий неоценимым даром утешать, обещать, изыскивать оправдания, – превращается вдруг в неумолимого судью и начинает излучать металлический ровный свет, подобный фиолетовому сиянию юпитеров; проникая всюду, этот холодный свет не дает теней, которыми можно было бы прикрыть страшную правду.
Он долго ждал у дверей с дощечкой «Сценарное бюро». Наконец пришел белесый постный юноша в роговых очках, с фотоаппаратом «Лейка» через плечо. Михаил поднялся навстречу ему, Юноша поспешно сказал:
– Товарищ, денег сегодня…
– Я не за деньгами, – перебил Михаил. – Я присылал вам сценарий под названием «Красная гроза».
Все совершилось в несколько минут. Прижимая к груди отвергнутый сценарий, Михаил помчался по лестнице вниз, перескакивая через три ступеньки, не подбирая брошенных надежд. Очнулся на бульваре. Шли трамваи, светило солнце, играли дети, прыгали воробьи. Михаил видел и слышал мгновенными обрывками: точно бы нервы, управляющие зрением и слухом, то включались, то выключались.
Из тетрадей посыпались фотографии. Это было все, достигнутое им на пути к славе. Резким движением он разорвал сценарий пополам, еще пополам и пустил обрывки по ветру. Тогда подошел милиционер и вежливо оштрафовал его на три рубля.
Очень неудобно горевать на московских улицах. Прохожие не любят молодых людей с затуманенным взором и скорбно сжатыми губами. Чтобы горько рассмеяться над своей погибшей мечтой, нужно выбрать сначала место, иначе прохожие затолкают, затормошат и сурово посоветуют идти домой спать, раз выпил. В трамваях совсем уж нельзя задумываться – очень обидчивые и ядовитые люди ездят в московских трамваях. «Вы сходите на следующей? Вы что, оглохли? Кажется, русским языком вас спрашивают: сходите на следующей? Так что же вы торчите в дверях, как столб!» На площади шофер, осадив дрожащую машину, негодующе поднимает к небу кожаный черный кулак. «Ты что развесил уши, халдей!» Очень неудобно горевать на московских улицах! Но когда стемнеет, можно у Дорогомиловской заставы облокотиться на парапет набережной и долго смотреть в темную воду, насквозь пронизанную золотыми змеящимися отражениями огоньков. Вода с тихим плеском омывает гранитные берега, как будто жалуется беспрерывно…
Вальде не было ни в спальной, ни в столовой. Михаил прошел на террасу – там стояли пустые шезлонги. Догадка обожгла Михаила; он кинулся назад в спальную, заглянул под кровать и не увидел знакомого саквояжика. Спотыкаясь о рельсы, ныряя под вагонами, единым духом перемахивая тормозные площадки, он помчался в депо. Там отдыхало множество паровозов, но своего между ними не было.
Дежурный сказал, что полчаса тому назад паровоз ушел обратным маршрутом.
– А вы, наверное, помощник? – осведомился дежурный.
– Да.
– Вы опоздали. Мы послали с паровозом своего помощника. А вам придется, видимо, искать теперь другую должность.
Все беды разом обрушились на Михаила, как будто сговорившись уже давно, поджидали только удобного случая и, наконец, дождались!..
В Зволинск вернулся Михаил с товаро-пассажирским. Прямо с поезда пошел в депо.
Паровоз стоял холодный, с открытой передней топкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52