Раздражение плохой советчик в разговоре с подчиненным. Чтобы унять его, Друзь расспросил о том, каким Вадик нашел Черемашко, чем помог ему. Лишь после этого спросил:
— Что же вы ему сказали?
Субординатор прокашлялся:
— Я натолкнул... конечно, нечаянно... Черемашко на мысль, что он безнадежен... Он спровоцировал меня на это...
И торопливо рассказал, как это произошло. При этом каждое слово, сказанное им и Черемашко, Ковалишин для большей убедительности повторял дважды. От этого промах стал походить на преступление,
Друзь присел на свой табурет.
— Вадик, Вадик...
Тогда субординатор разгневался то ли на себя, то ли на своего наставника, то ли на весь мир:
— «Вадик, Вадик»... Только это я и слышу. Все здесь почему-то держат меня в пеленках. Сегодня я впервые остался с глазу на глаз с тяжело больным человеком. И чувствовал себя так, словно впервые стал на коньки. В голове только одно: как бы не шлепнуться... Женя Жовнир медсестра, на два месяца меньше меня работает, а чувствует себя самостоятельнее, чем я. Не она при мне была, а я при ней... Да что говорить!
Вадик горько махнул рукой и опустил голову. И смех, и грех...
И правда. Разве Друзь в свое время не думал так же? Разве не так думает порой и теперь?
Чтобы успокоить Вадика, Друзь сказал:
— Вадим Григорьевич, критику принимаю безоговорочно.— Он позволил себе улыбнуться.— Но Танцюра освободился от пеленок на втором месяце своего пребывания здесь. А вы... Шестой месяц уже идет, а вы ни разу...
— Что-что? — не понял Вадик.
— А вас приходится водить за ручку. Вот, Вадим Григорьевич, вам и мерещится, что я не только принудил вас
надеть конька, но и толкнул на лед... Василя Максимовича я постараюсь успокоить.
Чего только не скажешь, чтобы успокоить молодого человека, который не нашел еще самого себя!
Вадик покраснел.
— Каким идиотом вы меня считаете...
— Ну что вы, дорогой Вадик,— дружески заверил его ординатор.— Просто я хочу, чтобы вы не говорили лишнего, даже когда вас тянут за язык. И никуда не врывались с таким видом, будто в соседней комнате пожар...
— Сергей Антонович! — вдруг воскликнула Вера Михайловна.
Хозяйство свое она привела в порядок, на горелках под стерилизаторами трепетали синие огоньки. Когда Друзь оглянулся, она с улыбкой сказала:
— Правильно, молодежь надо учить днем и ночью. Но лучше делать это без свидетелей; Если наши кумушки узнают, что вы до сих пор не освободили своего помощника от пеленок, такие узоры на этих пеленках вышьют — за голову схватитесь. Обоих вас заклюют.
Вера Михайловна говорила, не глядя на врачей: просто, мол, думаю вслух. Но Друзь вместе с ней сделал не одну операцию, к ее иносказаниям привык. Он слегка поклонился ей.
— Спасибо за дружеский совет. Надеюсь, он поможет Вадиму Григорьевичу...
— Я имела в виду вас, Сергей Антонович,— перебила Вера Михайловна.— Многие в институте уверены что вы тоже еще в младенческом возрасте. Даже зубы не прорезались: на несправедливость не огрызаетесь, кусаться совсем не умеете.
— Зато кожа у меня дубленая,— поежился Друзь.
— Это не оружие, а средство обороны. Вам наступать пора.— Вера Михайловна ободряюще глянула на него.— Поэтому ни пуха ни пера вам, Сергей Антонович! А я сейчас отправлюсь к черту, так как у вас не хватит смелости отправить меня к нему.
И Вадик с удивлением увидел, что этот сухарь Друзь умеет целовать женщинам руки. И как почтительно он это делает!..
Друзь подошел к дверям.
— А теперь, Вадик, позвольте мне пройти. Заговорились мы с вами, а пора и мне взглянуть на Василя
Максимовича: глубоко ли вы ранили его своей... скажем, неосторожностью?
Он взял Вадика под руку и вывел из операционной.
На площадке лестницы они остановились.
— Попрощаемся тут,— сказал Друзь.—А о Вере Михайловне не смейте думать плохо. Придется вам вместе с ней оперировать — почувствуете, что за вас она переживает глубже, чем вы сами. Зато и не простит вам ни малейшего промаха. Она и Федору Ипполитовичу такие пилюли преподносила...— Друзь стал серьезным.— Несколько слов о завтрашнем. Нет, уже о сегодняшнем. Сейчас марш домой. Сюда придите к двенадцати. Чем больше я думаю, тем яснее становится: Черемашко необходимо оперировать, и как можно скорее. Иного способа поставить диагноз и начать лечение я не вижу
— А наши руководители?
Друзь ответил не задумываясь:
— Разве им не интересно посмотреть, что у Черемашко? Вот увидите, на операцию соберется весь институт: очень уж интересный случай! В животе у Василя Максимовича, по-видимому, не одна, а несколько загадок... Ну, а после операции мы трое — вы, Александр Семенович и я — должны сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти Черемашко жизнь. Только этим мы сможем доказать, что мы уже не в пеленках.
Голос Друзя стал глухим от напряжения. Сам того не замечая, он с такой силой надавил на плечо Вадика, что тот изогнулся и поспешил согласиться:
— Непременно попробуем...
И не осмелился повторить вопрос о том, на что не ответила ему Женя: зачем Друзь положил Черемашко к себе?
— Не попробуем,— поправил Друзь,— а спасем во что бы то ни стало. Пожалуйста, зарубите это себе на носу... Что он безнадежный, это видно всем и каждому. А вы немедленно выбросьте эту глупость из головы.
Вадик не узнавал Сергея Антоновича. Друзь выпрямился и стал на полголовы выше своего долговязого субординатора. И никогда голос его не был таким решительным.
Неужели прав Танцюра? Неужели Друзь до отказа закрученная пружина?
Друзь отпустил руку Вадика и легко, не опираясь на палку, одолел целый марш лестницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49