Как и ее волосы. Они, ее волосы, пышные, мягкие, шелковые... Сколько угодно таких эпитетов можно подобрать для них. Бывший Татьянин муж, вероятно, только этим и занимался, припеваючи: «Расплетал, заплетал русую косу я ей...» Очень трудоемкое занятие! Мягкие, шелковые, но более непокорных волос ни у кого, кроме Татьяны, не найдешь. В детстве Таню приходилось стричь, как мальчишку, машинкой: ни гребни, ни банты ее нежных кудрей не укрощали. А как она мучилась потом: как ни укладывала волосы, через минуту они снова лежали по- своему... если, конечно, словом «лежат» можно назвать то, над чем пронесся смерч. И лишь теперь, туго заплетенные в косы, собранные в еще более тугой узел над затылком, Татьянины волосы как-то держатся,
Такой у нее и характер.
Зная, что лучший способ успокоить Татьяну — не возражать ей, Федор Ипполитович не только прочел эту клеветническую писанину, но и сумел скрыть свое негодование.
— Чепуха! — безапелляционно заявил он.— У каждого одаренного человека есть завистники. А Юлиан прожил свою жизнь по пословице: собаки лают, а луна светит.
Татьяна огорченно покачала головой.
— Это самое страшное, что ты так спокоен за Струмилло. Значит, когда ты читал статью, тебе не казалось, будто ты смотришься в зеркало... А я, читая, думала о тебе. Очень уж невелика разница между тобой и твоим другом.
— Вот и прекрасно!—чуть громче, чем следовало бы, рассмеялся Федор Ипполитович.— Значит, луна светит и мне. Чего же тебе волноваться?
Но добродушный тон этот давался ему не легко. Вот- вот, казалось, он потеряет терпение.
В детстве Татьяне мало было тех сказок, которые ей рассказывали. Она и сама их выдумывала. Вон когда проявились у нее литературные способности! И отношение к своим творениям у нее осталось примерно такое же. Написав особенно острый фельетон, несколько дней радуется. А в детстве, придумав страшную сказку, полночи не могла заснуть — боялась.
Федор Ипполитович напомнил об этом дочери:
— Когда-то ты пугала только себя своими выдумками. А теперь и от чужих тебе страшно?
— Я за тебя боюсь, папа.
Она сказала это с такой болью, что Федор Ипполитович взял ее за руку.
Таню это когда-то успокаивало: перед ее отцом даже смерть отступает — свою дочь он в обиду не даст. Разве с тех пор отец не стал еще сильнее?
Федор Ипполитович так и сказал.
Дочь грустно отозвалась:
— На дуплистом дереве крона еле держится — вот что меня страшит.
Федор Ипполитович невольно взглянул на письменный стол, на две кучки изодранных писем...
Афоризм, между прочим, в Татьянином стиле: сначала он кажется бессодержательным, а потом чувствуешь — застрял он в тебе занозой, и чем дальше, тем сильнее донимает. Вечером Федор Ипполитович лишь хмыкнул, а сейчас, ночью, вдруг разозлился. Это он-то дуплистое дерево? Да как она смеет!..
Развод, как видно, пагубно повлиял на нервную систему дочери. Чем дальше, тем непримиримее она нападает на отца. В конце концов превратится в кликушу... Не послать ли ее к опытному невропатологу? А еще проще — нашла бы себе кого-нибудь под стать. Молодая женщина, а за шестнадцать месяцев с лишним ни в кого не влюбилась..,, И не такая чушь начнет мерещиться.
Отец отпустил руку дочери.
— Что ты знаешь о Юлиане!
Татьяна засмеялась.
— Ну, знаешь... Сколько раз я видела, как он даже перед тобой хорохорится: смотри, какой я гениальный! И разве не в этом кабинете он возводил напраслину на своих артистов? Мол, бездарности сковывают все мои творческие порывы. Я, мол, далеко перерос всех их, вместе взятых...
Боясь взрыва, отец вышел из кабинета...
Потихоньку, чтобы, не дай бог, не скрипнула кровать, Федор Ипполитович повернулся на другой бок—лицом к кровати жены, осторожно приоткрыл глаза, словно и это могло ее разбудить.
Ольга не проснулась...
В квартире такая тишина, что в спальню доносится из кабинета неторопливое тиканье двухсотлетних часов. Уличный свет едва золотит морозные узоры на стеклах. Однако он в спальню не проник: комнату, казалось/заполнили неясные тени,..
А ее поспешил ли Федор Ипполитович уйти от дочери? Не лучше ли было бы еще крепче зажать ее ладонь в своих, рассказать ей о Юлиане все? О том настоящем Юлиане, которого знает только ее отец. Убедить Татьяну, что талант Юлиана дает ему право быть выше многих, что параллель меж артистом и ученым — нелепица, что Татьяна снова придумала вздорную сказку и носится с ней как с писаной торбой...
...Юлиан —это прежде всего тот непоседливый мальчуган, с которым Федор Ипполитович пятьдесят три года тому назад сел на одну парту во время вступительных экзаменов в приготовительный класс гимназии. Юлиан и Федя и тогда ни в чем не были похожи. Но сразу почувствовали симпатию друг к другу. Когда начались занятия, снова сели вместе. И просидели рядом до выпускных экзаменов.
Получив аттестат зрелости, они подали ректору университета прошение о зачислении их на первый курс медицинского факультета. На лекциях Юлиан и Федя снова сидели рядом, в анатомичке работали за одним столом.
Однако разлучиться им пришлось.
И надолго.
Еще гимназистами Юлиан и Федя принимали участие в любительских спектаклях. Такое поветрие господствовало в этом городе в начале десятых годов двадцатого столетия: гимназисты видели себя в будущем по меньшей мере Самойловыми или Садовскими, гимназистки — Ермоловыми и Заньковецкими.
Стать на короткую ногу с Мельпоменой Феде не посчастливилось. А его друг с первого знакомства почувствовал себя с этой музой запанибрата. Во всяком случае, таких, кто заверял Юлиана, что его коснулся перст божий, было немало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49