..
Когда подушки и одеяла были принесены, Ковалишин поднялся со стула так грузно, словно за эти четверть часа стал втрое старше. Принесенное он велел положить на стулья и на цыпочках двинулся из палаты. На пороге остановился и сказал так, чтобы его слышала вся палата:
— Вашему новому соседу, друзья, ничто не угрожает. Повернитесь-ка лучше на другой бок и постарайтесь уснуть. С Василем Максимовичем Черемашко познакомитесь утром.
Лишь теперь Женя заметила, что в палате никто не спит: после слов Вадика на всех койках зашевелились.
— Не уходите далеко от этой палаты,.—велел Вадик тете Тосе.— Махнете мне рукой, если Черемашко пошевелится или попробует заговорить. Я буду наблюдать за вами.— А Жене сказал;— Прошу со мной.
Черемашко все еще лежал скрюченный, словно его свело судорогой. Ковалишин пытался уложить его как
следует: подушку переложил под ноги, укрыл одеялом. Не помогло.
— Неужели ему ничем нельзя помочь? — прошептала Женя.
Когда подошли к столику, Вадик показал Жене на стул и угрюмо спросил:
— Черемашко... вы знали его раньше?
Это был не тот Вадик, который робко прочищал горло, прежде чем заговорить с ней.
Женя покачала головой.
— Понимаю,— догадался Ковалишин.— Первый в вашей жизни тяжелобольной. И поступил к нам в ваше первое ночное дежурство.— Он прислонился к стене и продолжал тем весьма авторитетным тоном, каким суровые начальники обращаются к легкомысленным подчиненным:— Запомните раз навсегда: уважающая себя медсестра никогда не впадает в отчаяние. Самый плохой врач, самая посредственная сестра не перестают бороться за жизнь человека, пока у него не остановится сердце. А когда оно остановится, прилагают все усилия, чтобы оно снова заработало... *
Попробовал бы Вадик сказать это Жене полчаса тому назад! А сейчас девушка низко опустила голову.
— И нам с вами не следует сидеть у больного над душой,— поучал Ковалишин.— Тем более когда разбужена вся палата.
Женя еще ниже опустила голову.
Девушка не заметила, как по лицу Вадика скользнула победная улыбка. И еще более менторским стал его тон:
— Говорят, что вы, женщины и девушки, всегда знаете, что творится за вашей спиной. А сейчас не заметили, что наш подопечный отнюдь не в бессознательном состоянии. Он неподвижен потому, что вы его попотчевали морфином. Кроме того, у него острейшая сосудистая недостаточность. Короче говоря, Черемашко находится в состоянии, весьма близком к коллапсу. Ему кажется: стоит лишь пальцем пошевелить или слово сказать — и все будет кончено. Вот он и оцепенел... И, наконец, в палате мы ходили на цыпочках, не разговаривали, а перешептывались. И все-таки разбудили всех. Представьте, что им спросонья почудилось! Им надо успокоиться. Вам тоже. Вот и посидите здесь.
Никогда Женю не пронизывал такой жгучий стыд. Так позорно растеряться из-за того, что на нее зашипел Колокольня. И это видела и слышала вся четвертая палата. И тетя Тося...
Ковалишин откинулся на спинку стула. Но, начав наставлять на путь истинный неопытную медсестру, Вадик уже не мог остановиться:
— Не думайте, пожалуйста, что я вас упрекаю. Каждый из нас, медиков, хоть раз споткнулся. Вот послушайте.— Ковалишин облизал губы и откашлялся.— Вы, я уверен, никогда не забудете этой ночи, как я буду всю жизнь помнить один случай на шестом курсе...
Слушать его излияния у Жени не было ни сил, ни желания.
У противоположной стены скрипнула кровать. Это повернулась на другой бок Ольга. И, слава богу, не проснулась — даже дыхания не слышно.
Еще недавно она по целым ночам сочувственно вздыхала, пыталась отвлечь мужа от ненужных мыслей во время бессонницы. А теперь, проснувшись, она до утра притворялась спящей. Зато утром Федор Ипполитович прочтет в ее глазах: «Так тебе и надо, сам во всем виноват».
Профессор Шостенко неслышно вздохнул.
Какая это мерзкая пора — старость. Особенно у женщин. Чем дальше, тем больше у них привередливости, причуд, нелепых обид, бессмысленного упрямства... Из того, чем они когда-то пленяли нашего брата, не остается и малости...
Вспомнишь прежнюю Олю, сравнишь ее с теперешней и, хочешь не хочешь, разведешь руками: когда она превратилась в замороженное существо, начисто забывшее о пережитых радостях?
Ольга сама во всем виновата! Изображать униженную и оскорбленную — на такую глупость упорства у нее хватает. А убедить Игоря извиниться перед отцом — на это она, изволите видеть, не способна.
Чепуха! Сумела же Ольга от него, Федора Ипполитовича, добиться всего!
Чем сильнее хотел Федя назвать ее своей женой, тем непоколебимее она становилась. Этим неприметная сестра милосердия и заставила влюбленного в нее молодого хирурга обратить внимание на то, что, по его тогдашнему убеждению, никакого внимания не заслуживало. Он считал себя заурядным человеком, и никто до Оли этого убеждения поколебать не смог. Даже Дмитрий Кириллович. Даже Костя Грушин...
Олина сила заключалась в том, что она не желала считаться с его доказательствами и каждый день требовала от Феди одного и того же. Это было безоглядное упорство человека, который способен поставить на карту собственное счастье и счастье любимого, а добившись победы, не знает, что с нею делать.
Вместе со всеми красноармейцами Ольга верила, что стать полноценным человеком, истинным борцом за победу революции гнилому интеллигенту так же невозможно, как рыбе жить на суше. А классическая литература (Оля запоем читала все, что попадалось под руку) помогала укрепляться этой вере в ее душе. Ольга считала, что Федя принадлежит к той общественной прослойке, которая, кроме Онегина, Печорина да еще Рудина, больше никем похвалиться не могла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49