Через три месяца после этого Федя на круглые пятерки сдал государственные экзамены. А накануне первого экзамена Дмитрий Кириллович Шанин, тот самый профессор, который как-то похвалил Федю, подошел к нему и спросил:
— Что будете делать, коллега? Хотите самостоятельно практиковать? Или останетесь у меня на кафедре?
Это было так неожиданно и так невероятно, что Федя оторопел.
Стать учеником знаменитого хирурга? Но ведь Федя ничем этой чести не заслужил!
Он смущенно промямлил:
— Как можно предлагать такое человеку, который вряд ли отличит воспаление правого легкого от аппендицита!
Профессор улыбнулся.
— Пример для иллюстрации собственного невежества вы, коллега, выбрали неудачный. Это один из труднейших вопросов диагностики... Но, конечно, толку от вас пока что мало. Вы не знаете главного: Что из вас может выйти. А я знаю... Русскому солдату послужите?
Рот у Феди открылся, но из него не вылетело ни звука. О том, что с ним будет после университета, он еще не удосужился подумать.
Дмитрий Кириллович не стал ждать, пока к его собеседнику вернется дар речи.
— Ответа я могу подождать. Приходите ко мне сразу после экзаменов. Но хорошенько обо всем подумайте.
И вот что он предложил.
В городе заканчивает переформирование тот самый пехотный полк, где недавно пришлось побывать начинающему революционеру. Тамошнему врачу нужен помощник. Благодаря Шанину полковой эскулап встретит только что выпущенного из университета коллегу как спасителя: Федя должен помочь ему, пожилому человеку, дождаться конца войны, отставки и пенсии. В первое время помощник будет заниматься только простудами, поносами и легкими травмами. Зато как только полк очутится на передовых позициях, Федя сразу увидит, чего стоит он сам и его знания. Один месяц на фронте даст ему больше, чем год в образцовой тыловой клинике. После войны звание магистра ему обеспечено...
Круто повернувшись, старый ученый направился к вы« ходу...
После экзаменов Федя сказал своему неожиданному покровителю «да» не потому, что предложение Шанина показалось ему привлекательным. Феде было только двадцать три года. К тому же, если верить классической литературе, годы странствий — обязательный этап в жизни мыслящего и принимающего активное участие в общественной жизни человека. Ну, и должен же ты, в конце концов, попробовать, что это за штука — самостоятельная, без отцовской поддержки, без материнской заботы, жизнь!
В июне семнадцатого года, нарядившись в шикарный, с иголочки, защитный френч и широчайшие галифе, Федор Ипполитович Шостенко, лекарь первого разряда, двадцати трех лет, вероисповедания православного, из мещан, холостой, явился в казарму Двадцать восьмого полка для прохождения военной службы.
Около пяти лет Федя не видел родного города, отца и мать...
Где только не побывал!
Бои на северо-востоке Украины, Царицын, деникинский фронт, рейд зимой через Сальские степи, короткая передышка в Краснодаре, прорыв польского фронта под Уманью, Перекоп, госпиталь в Феодосии...
Сколько легко и тяжело раненных, сколько контуженных, потоптанных лошадьми, засыпанных землей и камнями прошло через его руки. Конечно, порой чувствовал он и свое бессилие, и несовершенство своей науки, и собственную неопытность. Но если сравнить это с тем, скольким красноармейцам вернул он способность биться за победу советской власти, то о несчастных случаях в его практике можно и не вспоминать.
Одним словом, Федя окончательно поверил в свое исключительное счастье. Как же не верить, если оно почти не давало осечек!
И все-таки... Кто знает, как бы все обернулось без Кости Грушина, без Оли...
Когда Федя появился в полку, к нему подошел еще более юный, чем он, с нежным, словно у девушки, лицом, белокурый, голубоглазый прапорщик. Он лихо козырнул помощнику полкового врача и обратился к нему, как к старому знакомому:
— А мы с вами встречались, помните? В самом начале революции. Вы были среди тех, кто убеждал солдат перейти на сторону революции.
Еще бы не помнить!
Должно быть, у Феди заблестели глаза. И прапорщик, дружески пожимая руку вновь испеченному врачу, спросил:
— Большевик?
Чувствуя себя человеком, который должен нести полную ответственность за свои слова и поступки, Федя ответил так, словно превосходно разбирался в программах всех политических партий:
— Во всяком случае, это мне ближе, чем что-то иное.
Ему хотелось доставить удовольствие симпатичному
парню. Да и были тогда у Феди широкие взгляды на людей, события и вещи; революционер во всеобъемлющем понятии этого слова не должен, мол, ограничивать свое мировоззрение партийными шорами. Это был возраст, когда сегодня до хрипоты отрицаешь то, за что вчера бил себя кулаком в грудь.
Костя еле заметно кивнул.
— На какое-то время помиримся на этом. У нас в полку то, что вам лишь близко, стало для большинства сутью жизни. Постараемся сделать вас нашим единомышленником.
Костя и Федя вскоре стали друзьями.
Чем дальше, тем более крепкой боевой опорой для большевиков становился Двадцать восьмой пехотный. Для командиров красногвардейских отрядов полк служил школой, где усваивались основы тактики. Полковой комитет превратился в неофициальный штаб Красной гвардии всего города.
Федя искренне стремился сочетать медицину с верным служением рождавшемуся в те дни новому обществу. Ему
приходилось организовывать санитарную службу в рабочих отрядах, готовить из молодых работниц сестер милосердия и санитарок. Оказалось, что готовил он их совсем не плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49