Чем больше он вглядывался в Юлиана, тем яснее становилось для него то, чего не заметил в первое мгновение. За полгода поредели у Юлиана волосы, морщины по обе стороны рта углубились. Не так уверенны жесты. В самом остроумном месте своего рассказа вдруг как бы поперхнется, уставит глаза на вилку, словно не понимая, к чему она. Неужели та статья до сих пор дает себя знать? И в то же время только и слышно: я, меня, мне, мною.
Во время одной из таких скоропроходящих пауз Ольга спросила:
— Почему вы, Юлиан Матвеевич, о себе ничего не рассказываете? Как же вы живете?
Юлиан галантно наклонился в ее сторону, а ответил так, словно о своей персоне еще ни разу не вспомнил:
— Я — последняя буква в алфавите. И ваш тиран, вероятно, рассказал вам о новом театре, которым будет руководить ваш наипокорнейший слуга.
Хотя Федор Ипполитович не вспоминал при жене о позавчерашнем разговоре с Юлианом, Ольга кивнула:
— Да.— И будто не заметила, как муж прячет от нее глаза.— Поэтому мне и не терпится услышать о нем.
Только это и нужно было Юлиану. Мгновенно забыв о начатом, он отодвинул тарелку, сел поудобнее.
Начал он небрежно,— ведь перед ним сидели профаны. Но незаметно увлекся. С его лица исчезла любезная улыбка. Опустились углы рта. Чем дальше, тем отрывистей становилась речь.
У Федора Ипполитовича создалось впечатление, что Юлиан забыл, где он и кто его слушает. Казалось, перед ним огромная, переполненная аудитория, а ему необходимо всеми средствами ораторского и театрального искусства разгромить и уложить на обе лопатки всех до единого противников. Голос его то повышался, то снижался до едва слышного шепота. Руки то взлетали вверх, то прижимались к сердцу.
Сказать по правде, Федор Ипполитович мало что понял.
Театр всю жизнь был его неизменной любовью. Федор Ипполитович знал, что сделал для сцены Станиславский. Имена Вахтангова, Мейерхольда, Завадского, Берсенева также не были ему чужды: приезжая в Москву, он всякий раз бывал в их театрах. Однако зачем их необходимо синтезировать на какой-то изобретенной Юлианом основе и почему только это может поднять театр над кино и телевидением,— это было выше понимания Федора Ипполитовича. Из-за того, наверно, что редко ходил в кино, а телевизора не приобрел, так и не постиг он, почему «На дне» в новом театре прозвучит гораздо лучше, чем во МХАТе. И вопли о соответствии сценического действия темпам современности, об органическом соединении в игре актеров задушевности и острой публицистичности, о непримиримой борьбе в каждом спектакле с отсталыми вкусами, еще присущими какой-то части передовой публики,— вопли эти отдавали беспредметной ораторской риторикой.
Успокоился Юлиан так же быстро, как и воспламенился.
Закончил он свой рассказ описанием, как была достигнута им победа. А когда вспомнил, что постановление о создании еще одного драматического театра вот- вот будет подписано, появилась и победная улыбка.
— Вот так и живу, дорогая Ольга Яковлевна. Ради таких побед, как эта.
— Поздравляю тебя, Юль,— проговорил Федор Ипполитович, но если бы Юлиан рассказал о новом творческом своем достижении, куда теплее было бы поздравление.— Узнаю того упрямца, которого когда-то провожал в Москву.
Ольга сочувственно спросила:
— Неужели вам никто не помогал?
— Нет, почему же,— ответил Юлиан без подъема.— Театр — искусство коллективное. Есть у меня и единомышленники. Думаете, старые театралы? Как бы не так! Молодежь — вот кто понял меня и поддержал. Студенты театрального института, его выпускники, только что начавшие ходить по сцене. Юношеский жар — могучая сила, если направляет ее опытная рука.
Может быть, Федор Ипполитович и не скрыл бы иронии, с какой слушал Юлиана. Но по временам казалось ему, не Юлиан перед ними, а отраженье профессора Шостенко в кривом зеркале.
— Вот увидите,— продолжал Юлиан,— что я из этого материала создам. Считайте, что вы оба приглашены на первый спектакль.
— Спасибо! — поблагодарил Федор Ипполитович.— Постараюсь в это время быть в Киеве.
— Непременно будьте там оба!—убежденно заявил Юлиан.— Об этом мы еще поговорим. Но сначала ты мне должен помочь, Федя. В здешнем театре есть два молодых актера и одна совсем юная актриса. Я хочу сманить их к себе. Актеров посмотрю завтра. А артистка... Не очень гостеприимно встретил ее ваш город. Лежит она сейчас в твоей клинике, Федя.
— Хорунжая?
Юлиан обрадовался:
— Вот и отлично, что ты ее знаешь. Я обратил на нее внимание, когда ставил с ее выпуском дипломный спектакль. Необычайно перспективная актриса. И до чего же пластична — что хочешь можно вылепить: от Офелии до леди Макбет... Кстати, в здешнем театре страшно обижены на тебя: ты у них всегда дорогой гость, а к Хорунжей никого не пускают... Когда ты разрешишь мне навестить ее?
Сегодня днем Федор Ипполитович наткнулся в вестибюле на представителя уголовного розыска, и тот потребовал немедленного свидания с Хорунжей. И хоть для следствия это имело большое значение, профессор заявил, что вряд ли можно будет допросить ее даже завтра. Следователь огорченно вздохнул, но не собственная неудача его опечалила, а положение больной. А для Юлиана актриса — материал и ничего больше?
Федор Ипполитович порывисто качнул головой.
— Не в таком она состоянии, чтобы ее сманивать.
— Ну, это мое дело,— самоуверенно заявил Юлиан.— А ранение не повлияет на ее данные? Без данных она мне ни к чему.
Федор Ипполитович промолчал. Снова померещилось, что не Юлиан перед ним, а сам в кривом зеркале. Ну какая между ними разница?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79