Он постарался сказать как можно тверже:
— Я посоветовал бы вам, Самойло Евсеевич, выбросить из головы все, что вы пытались навязать мне вчера.
Кажется, Федор Ипполитович выразился ясно. Однако Евецкий переспросил:
— Фармагей и к защите не будет допущен?
Федор Ипполитович не ответил.
Улыбка авгура стала угасать. В голосе Самойла появились вкрадчивые нотки:
— Прошу прощения, дорогой мой Федор Ипполитович, но вчера вы доброжелательно отнеслись к моему предложению. А сегодня... Ведь это может привести к самоубийству!
Евецкий сказал достаточно, чтобы вывести своего шефа из себя. Но тот спросил так, будто не о нем шла речь;
— Самоубийству? Чьему?
Евецкий испуганно прошептал:
— Но ведь диссертация Фармагея — это единственная возможность вернуть нашему институту доброе имя!
Федор Ипполитович угрюмо пробурчал:
— То, что вы предлагали мне вчера, называется не возможностью, а шарлатанством,,,
Весьма вероятно, у Федора Ипполитовича нашлись бы какие-то остатки товарищеского чувства, и напомнил бы он своей «левой руке», что в науке надо идти прямыми путями. Разве из Евецкого не может выйти вполне порядочный человек?
Но на столе зазвонил городской телефон, и рука профессора машинально поднесла трубку к уху,
— Я слушаю.
— Святые угодники! — зашамкала трубка.— Неужто это у Федьки такой генеральский бас? Извините, что побеспокоил, ваше превосходительство!
Перед глазами Федора Ипполитовича как будто появился Юль. Не тот отяжелевший, с обрюзгшим лицом, с поредевшими и уже не черными, а почему-то рыжеватыми волосами, крайне утомленный славою артист, каким он видел своего старинного друга в последний раз, а непоседливый, смешливый студент-первокурсник с жадными до всего глазами, с буйно растрепанной цыганской шевелюрой.
Словно помолодев вдруг, профессор Шостенко отозвался звонким голосом:
— А, объявился-таки, старый леший. То-то же!
— Конечно, объявился,— фыркнул Юлиан.— Целый час стою на коленях перед управителем здешнего постоялого двора и ничем не могу его разжалобить. Почему ты не предупредил меня, что с гостиницами у вас хоть плачь?
— А кто тебе говорил: с вокзала прямо ко мне!
— «Говорил, говорил»... — Но капризные ноты Юлиан сменил на более спокойные:—Так то позавчера было. А память у тебя стариковская...
Федор Ипполитович прервал его:
— Ну, цацкаться мне с тобою некогда. Не забыл еще, где я живу? А оправдываться будешь перед Ольгой.., И заруби на носу: дня на дела тебе хватит, а обедаем мы в шесть. Ясно?
Федор Ипполитович нажал на рычаг телефона. Сразу же позвонил домой, предупредил Ольгу о приезде Юлиана. А предупредив, какое-то время не опускал трубку: столько полузабытого вдруг всплыло в памяти, так захотелось напомнить о нем Оле...
И напомнил бы, если бы не развалился перед ним Евецкий. Мало того что не убрался из кабинета,— при
щурился так, словно разделяет радость шефа от предстоящей встречи с Юлианом.
Федор Ипполитович едва не сказал вслух
«Помесь подхалима с наглецом».
И направился к выходу: пора начинать обход.
Оправдывая мысли шефа о себе, Евецкий преградил ему дорогу.
— Мне очень жаль, но я должен задержать вас в ваших же интересах. Вы, я вижу, не представляете себе, к каким грозным последствиям приведет ваше нежелание со всей серьезностью отнестись к создавшемуся положению.
Даже это не вывело профессора из себя.
— Скажите спасибо, мой дорогой Самойло Евсеевич, что у меня нет времени для разговора о событиях двух последних дней. Но мы об этом еще побеседуем... если вы ничего не поняли.
Евецкий трагично воздел руки.
— Да поймите же, какую непоправимую ошибку вы совершаете! Если вы поставите на диссертации Фармагея крест, то лишите институт и себя возможности выбраться из того чреватого массой неприятностей положения, в котором оказались. Вы сидите на мели! Ваши последователи возвели вокруг вас стену, которая еще ограждает вас от катастрофы. А вы только что выбили из нее один из самых надежных кирпичей.
Никогда еще не приходилось Федору Ипполитовичу видеть свою «левую руку» в роли оскорбленной невинности. Но боится Самойло только за себя: все, что поставил он на Фармагея, лопнуло как мыльный пузырь.
Где же были у Федора Ипполитовича глаза раньше?
Уже не скрывая пренебрежения к собеседнику, профессор произнес:
— Какой ужас! Что же мне делать?
Евецкий по сверкал стеклами.
— Не прикидывайтесь наивным. Вы во всем, особенно в науке, всегда были дальновидным и гибким политиком...
У Федора Ипполитовича даже дыхание перехватило:
— Значит, вы от меня научились делать махинации?
Не слушая его, Евецкий твердил:
— Да поймите же вы, что Фармагей для вас в настоящий момент единственный шанс, та самая козырная шестерка, которая бьет даже тузов некозырной масти. Я не хочу быть пророком, но если вы откажетесь от возможностей, которые предоставляет вам диссертация Фармагея, то еще в первой половине этого года вам предложат перейти на пенсию.
Любопытная терминология... В таком случае лучше поздно, чем никогда.
Федор Ипполитович шагнул к Евецкому.
— А уклоняться от операций во всех тех случаях, когда нет полной гарантии удачи,— этому вы тоже у меня научились?
Самойло покачнулся, словно от удара в грудь. Но одним ударом такого из седла не вышибешь..
— Если бы операция Хорунжей украсила вашу биографию еще одним успехом,— продолжал Федор Ипполитович,— ничто не удержало бы вас дома. И только для того, чтобы оправдался ваш прогноз относительно Черемашко, вы бесчинствовали вчера в его палате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79